Если очень долго падать, можно выбраться наверх - Ричард Фаринья

— Что будем делать? — спросил Хефф. Джуди хохотала, как ненормальная, и накручивала на пальцы волосы.

— Дай ей проволона, старик.

Хеффаламп затолкал ломтик проволона Джуди в рот, и та с жадностью его проглотила.

В Джексонвилле, Флорида, ее смех перешел в скулеж, а веки налились тяжестью. В Сент-Августине она вдруг заснула, упав в заблаговременно раскрытые объятия Розенблюма. Тот на радостях принялся декламировать Рамона Переса де Айялу.

— «En el cristal del cielo las agudas gaviotas,

como un diamante en un vidrio, hacen una raya».[53]

— Сент-Августин, старина Ужопотам, сечешь?

— Город стариков?

— Точно. Пенсионный план и турниры по шаффлборду.

— «Nordeste y sol. La sombra de las aves remotas

se desliza por sobre el oro de la playa».

— ММмм, — замычала Джек, разбуженная звуками чужого языка и запахом соли. — Где это мы, ребята?

— Шевелится, старик, смотри ты.

— Наверно, думает, что мы уже в Гаване. — Хефф. — Кстати, у меня на пароме небольшое дело. Какое сегодня число?

— » Oh tristeza de las cosas vagas y errantes,

de todo lo que en el silencio se desliza!»[54]

В Титусвилле они начали верить, что все-таки доберутся.

В Веро-Бич Хефф и Джек затянули «Пегги Сью».

В Форт-Пирсе они заснули на песке и проснулись с пересохшими глотками. Гноссос ползком пробрался в апельсиновую рощу у самой дороги и вернулся с раздувшимся рюкзаком.

В Лэйк-Уорт они заработали штраф за то, что давили на клаксон, и Гноссос потратил час, чтобы собрать все полицейские наклейки с ветровых стекол машин, которые только смог найти. Он вложил их в грубый конверт без обратного адреса и отправил местным фараонам.

В Форт-Лодердэйле живот разболелся еще сильнее. Отдавало в паху, и Гноссос делал вид, что боли не существует.

В Майами в туалете его вдруг обожгло так, что пришлось стоять у стены и долго-долго приходить в себя. Но когда они ехали по Коллинз-авеню, стало легче. Они хохотали над тетками со слоновьими ногами, в розовых соломенных шляпках и с подтеками то ли крема «Медный тон», то ли масло какао на физиономиях, мужиками в сандалиях «Доктор Шолл», гарсонами, игравших после смены в Ага-Хана. Предоставленные самим себе на заднем сиденье Джуди и Хуан Карлос, судя по всему, нашли истинную любовь.

На пирсе компании «Пи-и-О» они запарковали «импалу», купили на волшебную кредитку билеты, получили туристские карты серии В, выпили кувшин ледяной «пинья-колады» и взошли на борт парохода «Флорида». Здесь, в мире причалов, соленого воздуха и легких возможностей Гноссос чувствовал себя ни Тут, ни Там. Пеликаны стояли на столбах, бакланы ныряли, чернозадые чайки выпрашивали кормежку. Нефтяные разводы, кожа, канаты, скрип шпангоутов, Карибия. Вода закручивались в полупрозрачные воронки, голубые и бледно-зеленые. Цвет ее весенних гольф. Уже прочла записку, что, интересно, делает? Спринцеваться поздно, ждать когда, считать дни. Семя Гноссоса цепко и целеустремленно. У неповоротливого яйца нет ни единого шанса.

— Но почему, Папс? Блять, старик, неужели нельзя было иначе?

— Как-то стало отдавать тухлятиной, понимаешь? Не так, чтобы сильно, но явный кефирный душок.

— Что с того? Херово, старик, очень херово. Значит, конец, все.

Они стояли у лееров в толпе туристов и смотрели, как пароход медленно проходит мимо узкой косы с карантинными будками к открытому морю. Солнце село, и небо стало бирюзово-шафранным. Девушки ушли в душ, Хуан Карлос разглядывал землю.

— Я не собираюсь ничего кончать.

— Ты? Брось.

— Я не собираюсь ничего кончать, детка. Я слишком долго падал, сечешь? С меня довольно асфальтовых морей, теперь мне нужен дом на пригорке. Может, только она меня и удерживает.

— Она воняет для тебя кефиром и она же тебя удерживает? Ты гонишь.

— Ничего не бывает просто.

— Сколько можно повторять одно и то же?

— Но это правда. Посмотри на себя и на Джек, старик. Ты вытаскиваешь ее чуть ли не из трусов этой Ламперс, через пятьсот миль как ни в чем не бывало тащишь на виброкойку, а теперь собрался искать Кастро.

— Это другое дело.

— Еще бы.

— Я хочу сказать, она просто немного больна, а это совсем другое.

— Ага, а ты просто немного черный, а я просто немного грек. А Кристин, старик, просто немного американка, но если она думает, что со мной можно играть в эти двуличные игры университетских политиков, то у нее что-то с головой!

— У нее что-то с головой?

— Меня нельзя строить, чучело, это портит мне Исключительность. Плюс говняное письмо про то, что она меня дурит. Бля.

— Поэтому ты решил сделать ей ребенка?

— Точно.

— Научить уму-разуму, насколько я понимаю.

— Провести через весь круг, старик, удержать рядом.

— Вот тут мы с тобой разойдемся, на этих самых кругах. Я никогда не смогу понять, зачем держать рядом с собой человека, который тебя ненавидит, а?

— Она не будет меня ненавидеть — ребенок ее заведет.

— Н-да, тебе точно пора отдохнуть.

— Синдром американской мамаши возьмет свое — это как переключить передачу. Пятая скорость, сечешь?

— И потом, я не понимаю, с чего ей вдруг приспичило знакомить тебя с папашей.

— Ей это нафиг не нужно, детка. Она отлично знала, что я скажу нет. Ей надо было прикрыть больничные интрижки. Эта сука со мной играла.

Хефф смотрел на неуклюжего пеликана, который вдруг замедлил ленивый полет, сложил крылья и, словно мешок с камнями, рухнул на воду.

— Послушай, Папс, и постарайся въехать в то, что я скажу. Впервые с тех пор, как я с тобой связался, я вижу, что ты очень херово вляпался. До сих пор ты умудрялся не зависнуть ни на чем серьезном, и я никогда особо не парился, как ты там выкрутишься, ты всегда был крутым парнем; но сейчас ты влез во что-то очень личное, и мне без дураков страшно. Я не могу придумать рациональной причины, но чувство очень херовое, и ты должен это знать.

Пароход загудел, показался мигающий маяк, и Гноссос обернулся к бело-розовым отелям, расплывающимся в той части горизонта, где остался Майами.