Орлы императрицы - Лев Полушкин

Тем не менее надменный и разукрашенный фантом — князь Голицын, вице-канцлер во времена Екатерины, — сохраняет все свои ордена, звезды и знаки отличия, которые вдобавок к девяти десяткам лет сгибают его вдвое. На нем бриллиантовый ключ, лавровая ветвь, украшения и блестящие безделушки — недаром он пользуется уважением своих сотоварищей-привидений, которые в былые времена делили с ним государственные почести. Другой расфуфыренный призрак — граф Остерман, великий канцлер империи при Екатерине. Ордена Св. Георгия, Св. Александра Невского и Св. Владимира висят на нем на красных, голубых и разноцветных лентах. Ему 83 года… Граф Алексей Орлов, вице-адмирал в екатерининские дни, ныне богаче любого князя в христианском мире, он наслаждается азиатской роскошью…» [16, 302).

Обеды званые и незваные чередовались, меняя хозяев — Шереметевы, Разумовские, Орловы, Голицыны, Строгановы, Нарышкины старались удивить гостей каждый по-своему. Каких только блюд не изобретали повара: голуби по-Станиславски и бекасы с устрицами особого любопытства не вызывали, и тогда появлялись «гусь в обуви» и даже «говяжьи глаза в соусе под названием „поутру проснувшись“». Дело доходило до того, что подосланные от одного вельможи к другому люди шпионили за действиями поваров, раскрывая секреты приготовления новых, неведомых блюд. Так появлялись «телячьи уши крошеные», «похлебка из рябцев с пармезаном и каштанами», «соус из вяленых оленьих языков», «кукушка, жареная в меду и масле», «жареное белое мясо рыси», «разварная лапа медведя», «небная часть, запеченная в горячей золе, гарнированная трюфелем», «дичь, начиненная орехами и свежими сигами», ананасы в уксусе, окуни с ветчиной и голубята с раками, соленые персики. Для более именитых гостей было изобретено блюдо из мяса стерляжьих щек, считавшееся особым деликатесом, на одну порцию которого уходило десятки рыб.

Зимой в паузах между застольями и балами дворяне помоложе устраивали катания на санях по Москве. Собиралось до сорока и более саней, в каждые из них усаживались по две дамы и по два кавалера, сопровождаемые двумя лакеями и двумя-тремя форейторами. Выезжая со двора на улицу, вся кавалькада пускалась во весь опор, седоки подбадривали кучеров, пытаясь обогнать скачущих впереди, и когда какой-либо непредвиденный случай заставлял задержаться соперников, радости, крикам и ликованию не было предела. Катания продолжались по два, по три часа, а затем все седоки собирались снова в назначенном месте и начинались танцы.

Старые вельможи делали торжественные выезды в праздничные дни, соревнуясь в богатстве и блеске экипажей, убранстве лошадей, одеждах сопровождавших слуг и форейторов. Многие из них порой участвовали в бегах, петушиных боях, а кое-кто устраивал жестоко-дикое зрелище: травлю медведя, когда несчастного косолапого сажали на цепь и пускали на него свирепых сильных собак, рвавших скованного в действиях цепью медведя на куски. Устраивали кулачные бои, голубиную охоту.

Из писем М. Вильмот следует, что отношения между Е. Дашковой и А. Орловым не были в 1803 г. столь нелицеприятными, как представлены они в записках самой княгини. В письме из села Троицкого она сообщает: «Русские очень любят новинки, и наш танец стал настоящим криком моды. Что касается русских народных танцев, то они очень хороши, особенно один, под названием „цыганочка“; это самое яркое и колоритное зрелище, какое мне только приходилось видеть. Когда мы вернемся в Москву, княгиня Дашкова попросит графа Орлова устроить бал (таким образом мы, вельможи, оказываем честь своим друзьям). Дочь графа — девица весьма достойная, к тому же прославленная танцорка, вот там-то я и увижу все настоящие русские танцы в самом лучшем исполнении» [16, 233].

Вспоминая празднование Масленицы 1804 г., М. Вильмот записала в дневнике: «Выставить для обозрения экипаж, всевозможные украшения, туалеты — вот цель… увеселительной поездки на Масленице. Особенно блистали купчихи. Их головные уборы расшиты жемчугом, золотом и серебром, салопы из золотного шелка оторочены самыми дорогими мехами. Они сильно белятся и румянятся, что делает их внешность очень яркой. У них великолепные коляски, и нет животного прекраснее, чем их лошади. Красивый выезд — предмет соперничества… Мы обменивались поклонами и улыбками с проезжающими во встречных экипажах знакомыми. Прелестная графиня Орлова была единственной женщиной, которая правила упряжкой, выполняя роль кучера своего отца. Перед их экипажем ехали два всадника в алом; форейтор правил двумя, а графиня — четырьмя лошадьми. Они ехали в высоком, легком, чрезвычайно красивом фаэтоне, похожем на раковину».

В одном месте М. Вильмот пишет, что Екатерина Романовна собиралась просить графа устроить бал с целью показать своей второй дочери, как называла Марту княгиня, танцы в исполнении Анны Алексеевны. В другом месте она говорит, что Орлов якобы сам хотел слышать мнение княгини о своей дочери, что и явилось причиной приглашения ее на бал. Возможно, было так: Дашкова через посредника замолвила слово, и никогда не считавшийся злопамятным граф Алексей, проявив галантность, решил приехать к ней с приглашением сам.

Говорили, что на закате своей бурной жизни Алексей Григорьевич надеялся, что Дашкова будет способна оказать благотворное влияние на воспитание его любимой дочери, выросшей без материнского внимания. И вот он посещает княгиню в ее доме в сопровождении Анны, прислуги и карлика. Екатерина Романовна встречает графа, тот целует ее руку и просит нанести визит в его «скромный дом». Дашкова произносит фразу, похоже, заготовленную на этот случай заранее: «Так много времени утекло, граф; мир, в котором мы жили, так переменился, что настоящая наша встреча походит скорее на свидание на Страшном суде, чем на возобновление знакомства; и этот кроткий ангел (княгиня целует Анну), соединяющий нас в эту минуту, дополняет нашу мечту».

Бал состоялся на стыке 1803–1804 гг., а Анна Алексеевна привела в искренний восторг молодую ирландку: «…мы побывали на великолепном балу у графа Орлова, который был устроен в русском стиле, что мне больше всего понравилось. Бал, как всегда, начался „длинным полонезом“ (что больше походит на прогулку под музыку), затем мы танцевали несколько контрдансов, в промежутках между которыми графиня Орлова исполняла танцы — по красоте, изяществу и элегантности прекраснее всего, что мне когда-либо приходилось видеть (даже в живописи). В сравнении с грациозной красотой графини Орловой фигура леди Гамильтон, безусловно, показалась бы грубой; право, не грешно бы запечатлеть на полотне естественность и свежесть прелестной графини. Каждое ее движение в танце с шалью было образцом изысканной красоты… За ужином дамы занимали одну сторону стола, мужчины — другую. Напротив меня сидели князь Дашков и мистер Маккензи. Нам было чрезвычайно весело и приятно. Во время ужина молодая рабыня (господи, прости, но это правда!) играла на гитаре и пела. Она исполняла песню весьма оригинально… Я была в восторге. Затем в сопровождении балалаек пел небольшой хор. Вдруг раздалась ружейная пальба, загремела военная музыка, и все сразу умолкли. Гости пили за княгиню Дашкову, поскольку бал давался в ее честь. Вторично прозвучал салют, присутствующие стали пить за графа Орлова. При третьем залпе все встали из-за стола, граф пошел в полонезе с княгиней, и бал продолжался. Крепостная девушка еще раз пела и танцевала. Обычно чувства, выраженные в народных песнях, крестьянки изображают жестикуляцией и пантомимой. Это выглядит очень интересно и необычно. Как только княгиня уехала, граф Орлов прямо и недвусмысленно велел всем идти по домам…» («Heraus!») [16, 240].