Колодец пророков - Юрий Козлов

– Долетишь до Катманду без проблем, – сказал генерал Толстой, – для российских граждан въездная виза не требуется. В отеле тебя найдет человек по имени Цзю. Переправит через китайскую границу, покажет, где живет Хамбо. Войдешь к Хамбо, протянешь руку ладонью вверх. Он посмотрит, кивнет или покачает головой – да или нет. Если нет, сразу уходи, не беспокой учителя. Если да, задашь ему только один вопрос: «Имя?» Все.

– Чье? – спросил майор Пухов.

– Какая тебе разница? – ответил генерал Толстой. – Не бойся, это не прививка. Можешь мыть руку, купаться, тереть наждаком, совать в огонь. Письмо уже запечатано, сынок. Ты же не хочешь, чтобы я, так сказать, переклеил почтовую марку? Отрезал твою руку и послал ее в контейнере с сухим льдом учителю Хамбо?

– Учитель Хамбо говорит по-русски? – полюбопытствовал майор Пухов.

– Не забивай себе голову пустяками, майор, – посоветовал генерал Толстой. – Тебе предстоит легкое и приятное путешествие. Какие у нас сейчас командировочные? Пятьдесят долларов в сутки? Я попробую выбить у начальства для тебя семьдесят пять!

– Но почему именно я должен ехать? – спросил Пухов.

– Не знаю, сынок, – развел руками генерал Толстой. – Ты сам встрял в эту историю. Ты спрашиваешь, чье имя? Я могу дать тебе тысячу толкований, но ни одно из них не будет исчерпывающим. Хорошо. Это земное имя грядущего воплощения силы, которая заставила твою рацию услышать именно тот караван, бросила твой джип именно в тот угол пустыни, заставила тебя сделать именно то, что ты сделал.

– Зачем вам знать это имя?

– Неназванные силы, сынок, правят миром, ведь так? – спросил генерал Толстой. – Познание начинается с определения, с термина, с имени. Жизнь, история длятся сразу во многих измерениях и направлениях. Имя для всякого явления есть момент заземления, отрыва от непознаваемой и, в конечном счете, божественной, хотя я понимаю это определение иначе, чем вы – люди, сущности, момент отсечения пуповины, связывающей явление со Вселенной. Зло перестает казаться непобедимым, когда у него появляется имя, сынок. Точно так же и названное благо перестает казаться далеким и недоступным. Всякое имя приходит в мир раньше его носителя. Вот только расшифровать его не так просто, потому что для каждого имени изобретается, так сказать, персональная, индивидуальная письменность. Но мы попробуем прочитать, ведь так, сынок?

– Разве зло и благо еще не названы? – удивился майор Пухов.

– Названы, конечно, названы, – успокоил генерал Толстой, – да только что нам с этого, когда нас интересует конкретная личность. Мы же с тобой оперативники, сынок…

В Катманду в отеле «Princess», который непальцы почему-то выдавали за четырехзвездочный, майора Пухова в первый же день отыскал Цзю – двухметрового, наверное, роста китаец с определенно откорректированным (природой, но может и пластической операцией) на европейский манер лицом и абсолютно непроницаемым, как у сфинкса, взглядом.

Майору Пухову приходилось иметь дело с занимающими достаточно высокое положение в своих иерархиях бандитами в самых разных странах, и ему, как правило, удавалось определять по неким (лично им систематизированным) признакам основную сферу деятельности того или иного бандита. Имеющих отношение к производству, транспортировке, сбыту наркотиков майор Пухов вычислял по надменно кривящимся от презрения к человечеству губам, пустой и черной – вакуумной – тоске в глазах. Наемных убийц – по участливому, но несколько отстраненному, как у католических священнослужителей, интересу к живым людям, их проблемам и сложностям. Предводителей уличных боевиков – по волевым, беспокойным рукам. Кураторов борделей, поставщиков проституток – по неочевидной, проступающей сквозь внешне мужественные черты, женственности. Компьютерные же хакеры, без чьих услуг ныне было немыслимо ни одно серьезное дело, большей частью представляли из себя стопроцентное воплощенное ничтожество, как будто долгое и напряженное общение с компьютером вычищало из них, как ненужные файлы, личность. Этим ребятам было чуждо все живое, включая самый вид живых денег. Они предпочитали иметь дело с пластиковыми кредитными карточками. Лена Пак как-то сказала (а уж она-то знала) Пухову, что все эти свихнувшиеся на компьютерах ребята – сплошь импотенты. «Они кончают, когда им удается пробиться в какую-нибудь защищенную сеть, или сочинить новую программу, – сказала Лена, – бабы им не нужны». Дровосек знал людей, кончавших при получении больших сумм денег. Лена знала людей, кончавших при решении компьютерных задач. Единственное майору было странно, что вокруг Лены столько импотентов. Вполне возможно, она вкладывала в это понятие что-то иное, неизвестное майору Пухову. Ему хотелось уехать с Леной куда-нибудь подальше и там изо дня в день и из ночи в ночь доказывать ей, что он не импотент. Пухов знал людей, кончавших в момент убийства других людей. Определенно, человечество вырождалось. Приближающийся Страшный Суд, таким образом, не должен был казаться таковым. Страшной должна была казаться отсрочка, перенос слушания дела, освобождение человечества под подписку о невыезде или под залог.

Сколько майор Пухов ни вглядывался в Цзю, не мог даже приблизительно определить род его занятий на преступном поприще. Все и… ничего – такое составилось у Пухова представление о Цзю. Судьба еще не сводила майора с бандитом столь необычного – не попадающего ни под одну известную единицу измерения – масштаба. О себе Цзю посчитал нужным сообщить, что зовут его Константином (по матери он русский, точнее украинец), но родился и вырос он в Австралии. Потом жил в Сингапуре. В Китае у него небольшая фирма, занимающаяся изданием календарей, компьютерными технологиями и исследованиями, связанными с оптикой. Жизнь распорядилась, что он как на родных говорит и думает одновременно на трех языках – русском, китайском и английском. На этих языках говорит восемьдесят пять процентов населения Земли. Поэтому у Цзю есть все основания считать себя гражданином мира.

Пухов спросил у него, как в таком случае быть с часто поминаемым генералом Толстым утверждением, что народы – это мысли Бога? Константин Цзю ответил, что Бог взрослеет, набирается житейского и прочего опыта, у него появляются новые, более правильные, мысли.

Вечером Цзю заехал за Пуховым в отель, и они отправились на небольшой загородный аэродром, с которого и взлетели на двухместном самолете. Цзю управлял машиной, как профессиональный пилот. Майор Пухов не сомневался: это далеко не единственное дело, которое Константин Цзю делает профессионально. Цзю был предупредителен, но абсолютно закрыт. Это не была закрытость сноба, или, напротив, возомнившего о себе ничтожества. Это была отдельность существования, то есть высшее и практически недоступное для обычного человека состояние, суть которого состояла в том, что воля Цзю была отнюдь не слабее воли, управляющей миром. Но она не могла быть такой же сильной, поэтому условием равновеликости воль – Цзю и мира – была готовность Цзю сражаться с волей мира до полной своей победы, в случае же поражения – спокойно и непроницаемо (как он сейчас вел самолет) уйти из мира. Пухов подумал, что гражданин мира Константин Цзю – воин (только вот какого войска?), стоящий на более высокой ступени, нежели он – гражданин России майор Пухов.