Ступени к Храму - Светлана Нергина

– Тебе, как я вижу, и так не скучно.

И замолчала, наивно ожидая, что мне станет стыдно. Очень наивно с ее стороны.

Сама, поди, помнит, как мы десять лет назад вот так же с ней самой по харчевням ночами подвизались.

– Тогда в чем дело? – спокойно спросила я.

Настоятельница вздохнула, осознав, что муки совести скончаются в страшных конвульсиях еще на подступах к моему распутному образу жизни, и выложила карты на стол:

– Мне очень нужна твоя помощь… По специальности.

Я как-то сразу посерьезнела, выпрямилась и, глядя прямо в глаза, потребовала:

– Так выкладывай! Надо будет – и подзадержусь.

Монахиня тяжело вздохнула, прикинув, что останется от монастыря и девичьей невинности, если я подзадержусь, но ответила:

– Знаешь, очень неудобно вот так к тебе обращаться, потому что денег у монастыря…

Я привычно оборвала взмахом руки вступительную часть, ожидая собственно фактов.

– В общем, в монастыре завелся оборотень, – на одном дыхании выпалила Даонна, виновато глядя на меня, словно это она сама еженощно вместо святых молений шастала по монастырю в хвостатом обличье.

– Загрыз кого-нибудь? – без обиняков и сентиментальностей вроде предсмертных вздохов и сложенных на разрывающемся сердце рук спросила я.

Настоятельница суеверно перекрестилась:

– Нет, что ты!!!

Я недоуменно нахмурилась:

– А с чего же ты тогда вообще взяла, что он есть?

– Я его видела, – с достоинством пояснила монахиня.

– Только ты? – сразу же уточнила я.

Даонна высокомерно фыркнула:

– Да даже если бы кто-нибудь еще его и увидел, то списал бы на пьяное воображение – ты же мне всех послушниц споила!

– Не всех, – спокойно возразила я. И, подумав, глубокомысленно добавила: – Пока.

Настоятельница нервно сложила руки на груди, но от очередного гневного монолога воздержалась: меня все равно ведь не прошибешь, а время завтрака неумолимо истекало.

– Где ты его видела? – между тем продолжала выспрашивать я.

– На третьем этаже, рядом с трапезной.

– Как он выглядел?

Матушка смутилась: видимо, труда себе рассмотреть оборотня она не дала, улепетывая со всех ног в свою келью и по ходу костеря недоглядевших за монастырским благополучием Хранящих.

– Ну… Волк и волк. Серый. Мохнатый. А глаза разумные, человеческие.

– А как он себя вел?

– В смысле? – нахмурилась Даонна.

– Ну рычал, кидался, пытался преследовать?

Матушка медленно покачала головой:

– Нет. Просто стоял и смотрел.

Я тихонько хихикнула:

– Значит, это не послушница. Ты их всех уже настолько достала, что любая с восторгом воспользовалась бы столь великолепной возможностью свести счеты.

– Иньярра, да прекрати ты нести чушь! – завопила не на шутку испуганная Даонна. – Я тебя как человека попросила, а ты!

– Тихо, тихо! – пошла я на попятный. – Я же не отказываюсь, правда? Просто строю догадки о том, кто бы это мог быть.

Монахиня только вздохнула.

– Ладно, Даонна, разберусь я с твоим оборотнем. Если нападать не станет – не убью, а просто сообщу тебе, кто это. А там уж решай сама, что делать с ней… или – с ним.

Даонна потерянно кивнула головой. Я поднялась и, в который раз запутавшись в подоле рясы, тут же шлепнулась обратно.

– Гвыздбр фрахк лажгрыматзз! – раздраженно возопила я, но тут же испуганно прикусила себе язык. В келье настоятельницы такие шутки дорого обходились.

Но Даонна, казалось, даже не заметила моего комментария: она отрешенно смотрела в окно, переплетя руки на груди. Видно, предположение по поводу послушницы здорово ее напугало.

Уже на самом выходе я обернулась и, лукаво прищурившись, невинно обронила:

– Но вообще-то мне будет сложновато заниматься отловом оборотня, сидя в комнате для замаливания грехов!

Даонна, явно ожидавшая этой фразы, только вздохнула:

– Ну хоть пару часов для приличия отсиди! А потом сделаем вид, что ты сбежала, а я не заметила.

Удовлетворенно усмехнувшись, я закрыла за собой дверь. Определенные плюсы у процесса выслеживания оборотня уже намечались…

Семьсот сорок пять… Семьсот сорок шесть… Семьсот… сколько? А может – уже все восемьсот?! «Запросто!» – мрачно решила я, с отвращением останавливаясь и облокачиваясь на осевой столб, чтобы перевести дыхание. Говорят, нет ничего хуже, чем подниматься по винтовой лестнице: дескать, и голова кружится, и ноги устают, и клаустрофобия разыгрывается. Интересно, те, кто это говорит, пробовали когда-нибудь по этой самой лестнице спускаться?

Нет, ногам-то весело, они упрямо стремятся пуститься наперегонки, а вот равновесие постоянно куда-то девается, грозя запустить меня пересчитать скользкие ступеньки ребрами. Шпильки то и дело цепляются за пройденную ступеньку и за подол дурацкой рясы, а то и вообще подворачиваются, с твердым намерением сломаться в самый неподходящий момент.

В общем, комнаты для замаливания грехов я ждала как манны небесной – лишь бы поскорее кончилась эта злосчастная лестница!

Дождалась. Вот только радости особой не почувствовала.

Каземат размером в пять шагов по длине и ширине. Каменный пол. Ледяные стенки. Стакан с водой, прикрытый ломтем черствого хлеба. И икона Хранящих, издевательски ухмыляющихся с полотна.

«А ты рассчитывала на царские хоромы?!» – издевательски высунулся разум.

Нет! Но могли же они хотя бы коврик соломенный постелить! Так ведь и воспаление легких заработать недолго!

«Монашкам полагается заранее привыкать к здоровому закаленному образу жизни. Здесь ведь зимой не топят!»

Совсем? – поразилась я.

«Совсем! Так что сиди и радуйся, что в Сыреме нынче лето!»

Радуюсь, – убито заверила я разум, безуспешно пытаясь умоститься как-нибудь поудобней, подоткнув рясу под зад.

Вот теперь-то я поняла великую целесообразность странного покроя! Излишнюю длину подола удалось сложить в несколько раз и умалить зверский холод, струящийся по полу. А из длиннющих рукавов вышла отменная муфта. Не хватало только капюшона, отороченного мехом, которому полагается медленно обледеневать.

Протянув руку, я взяла стакан с водой и жадно выпила залпом – вином от нас троих разило совсем не по невинной причине нескольких капель, пролившихся на подол рясы!

– Жить будем! – радостно заверила я бесстыдно ухмыляющихся с иконы Хранящих. Вот это полотнище, скорее всего, как раз с них самих рисовали.