Тайна мертвой царевны - Елена Арсеньева

Ан нет… Горло царской дочке перерезать или пулю ей в лоб пустить – вот когда ты станешь выше и сильнее, вот когда ты был ничем, а станешь всем!

– Это правильно, что прибрал, – одобрил Файка, слезая с тумбы и направляясь было вверх по Тверской, однако Дунаев задержал его и направил в Настасьинский переулок:

– Здесь короче.

Переулок был тих и пустынен, словно не шумела почти рядом людная Тверская. Дома стояли обшарпанные, неприглядные, только здание Ссудной казны сияло почти средневековой красотой. Редкие одноэтажные домишки казались особенно маленькими и убогими, стиснутые высокими доходными домами, – впрочем, они тоже смотрелись убого.

Вдруг Файка уронил мешок. Кочан капусты, морковка, картошка, шмат мяса – все вывалилось на дорогу.

– Ты что это… – начал было Дунаев, но заметил, что Файка замер, уставившись куда-то. Лицо его побледнело, рука скользнула за пазуху.

Около старого, покосившегося домика стояла невысокая девушка в коротком черном пальтишке и платке, сдвинутом на затылок. У нее были русые, с легкой рыжинкой волосы, которые искрились под солнцем.

Она чуть наклонялась, чтобы удобней было разговаривать с безногим калекой, сидевшим на своей каталке и поднявшим к девушке счастливое лицо.

Это был калека, которого Дунаев видел в Сухаревском переулке, и он догадался, кто та девушка, на которую этот бедняга глядит с таким обожанием.

Сердце его заколотилось, он смотрел и смотрел на воскресшую великую княжну Анастасию Николаевну, испытывая неописуемое чувство восторга и благоговения, забыв обо всем на свете.

Возможно, почувствовав этот взгляд, она повернулась в его сторону, но в то же мгновение лицо ее исказилось страхом и ненавистью, и, вскрикнув:

– Файка Сафронов! – она рванулась было к дому, однако подвернула ногу и привалилась к завалинке, чтобы не упасть.

Дунаев повернулся к Файке и вскрикнул: тот держал в руке не нож, а револьвер.

Это был револьвер Дунаева, тот самый, который отнял у него Григорий Маркович, обещая вернуть. Вернул, да только Файке, а Дунаев в это время спал! И Файка присвоил револьвер.

Раздался выстрел.

Пуля врезалась в стену над головой девушки. Дунаев рванулся к Файке, вцепился в его плечо, но тот повернулся и выпалил ему в лицо.

Дунаев тяжело грянулся навзничь и уже не видел, как Файка снова прицелился, но тут безногий сильнейшим толчком разогнал свою каталку и сбил его наземь.

Файка тотчас вскочил, выстрелил в инвалида, который поник на каталке, но не успел снова прицелиться, как получил пулю в лоб от черноглазого человека в черной куртке, который выскочил на улицу через окно невысокого дома.

Вслед за ним выскочили мужчина и женщина, которые подхватили девушку под руки и увели в дом.

Мужчина в черной куртке с непостижимым проворством затолкал тела Файки и Дунаева в щель между двумя домами, подхватил мертвого Луканова и внес его в сени, снова выскочил, сунул его коляску под крыльцо, и через минуту на улице не было видно никаких следов побоища, не считая пятен крови на мостовой и тротуаре. Тогда человек в черной куртке отыскал под крыльцом лопату, выбежал снова на улицу, нагреб опавшей листвы и земли и присыпал ими кровавые пятна.

Потом нырнул в щель, куда затолкал мертвые тела, и начал обыскивать их.

Вдруг защемило сердце…

Он был холоден и спокоен, когда пытал Бородаева, чтобы узнать историю самого гнусного предательства, которое только можно было вообразить. Он не испытывал жалости, когда старался причинить ему как можно более жестокие мучения, потому что самоотверженные Филатовы, подло убитые Филатовы словно бы стояли рядом и смотрели мертвыми глазами, благодаря того, кто мстил за них.

Но сейчас… сейчас, когда он смотрел на убитого человека, у которого были документы на имя Дунаева, его не оставляло ощущение, что произошла какая-то ошибка, страшная ошибка!

Впрочем, это ощущение длилось только одно мгновение. До тех пор, пока он не расстегнул карман гимнастерки Дунаева. И лицо его было искажено брезгливостью, когда он появился, держа снятый с Дунаева пояс и что-то сжимая в кулаке.

Поднялся в сени, перекрестился, глядя на мертвого инвалида, прошел в комнату.

Ната рыдала, сидя на полу, Елизавета Ивановна отпаивала ее водой, Верховцев стоял с пистолетом на изготовку.

Бросился к вошедшему:

– Господин Иванов! Кто это был? Ната говорит, что Сафронов – один из охранников дома Ипатьева! А второй?

– У него документы на имя Дунаева, члена эстонской партии большевиков, но, похоже, он из той же шайки, что и Бородаев, и Подгорский, – с отвращением сказал Иванов.

– Дунаев? – подняла заплаканные глаза Ната. – Верочка любила Виктора Дунаева…

– Этого зовут Леонтий Петрович, и вряд ли кто-то мог любить такую сволочь! – Иванов брезгливо бросил за стол пояс Дунаева, положил рядом запонку и жемчужину: – Это тоже вещи несчастных Филатовых. Не иначе Божьим промыслом нам удалось сегодня расправиться с обоими их убийцами.

– Остался еще Подгорский, – напомнил Верховцев.

– До Подгорского я доберусь, – спокойно пообещал Иванов. – А теперь собирайтесь. Отсюда надо уходить, да поскорее. Выстрелы могли слышать, да и моя маскировка луж крови только слепого обманет.

– Но куда мы пойдем? – испуганно спросила Елизавета Ивановна.

– Я знаю один адрес, где можно пересидеть день или два, – сообщил Иванов. – Это недалеко – в Трехпрудном переулке. Хозяина зовут Иннокентием Петровичем Пермяковым. Я ему вполне доверяю. Мебели там, правда, никакой, кроме книг и ковров, но, думаю, как-нибудь потерпим. Устрою вас – потом займусь поисками более надежного жилья. А вообще, чем скорей мы покинем Москву, тем лучше.

– А Луканов? – зарыдала Ната. – Его надо похоронить! Какая страшная, какая внезапная смерть!

Иванов взял ее за руку:

– Пойдите взгляните в его лицо. Он умер счастливым. Только это имеет значение.

– Я вспомнила, когда-то давно ему было предсказано, что он царевну спасет, – прошептала Ната. – И он в самом деле спас меня. Если бы не он, если бы не вы…

– Я немного опоздал, – зло бросил Иванов. – Не могу себе простить, что задержался и оставил вас! Больше такого никогда не случится! Только съезжу в Петроград и расквитаюсь с Подгорским. Но это произойдет не раньше, чем я обеспечу вам надежное укрытие в Москве. А потом вернусь и отвезу вас в Крым. Вы встретитесь с родными, уедете с ними за границу.

– Но вы только что сказали, что никогда не оставите меня одну! – сквозь слезы выговорила Ната, прижимая к себе его руку. – И я никуда не хочу от вас уезжать!

Иванов с болью отвел глаза.

Поездка в Петроград – это малость. Он понимал, что когда-нибудь они с Натой расстанутся навсегда, и горе от этой мысли лишало его сил.