Голоса Памано - Жауме Кабре

– Мы этим занимаемся, дочь моя. – Отец аббат посмотрел на них с явным удовлетворением. – Еще до конца года у нас будет новый прокуратор дела. Сеньор епископ Сеу твердо мне это пообещал.

Он обменялся понимающим взглядом с Элизендой и обратился к старику, который потупил взор, погрузившись в пучину угрызений совести.

– Вы, наверное, устали, святой отец? – спросил он.

Он помог священнику встать со стула, который специально поставили в центре помещения для приема посетителей, обнял его с сыновней нежностью, почтительно попрощался с дамой и с отеческой улыбкой на лице наблюдал, как медленно, опершись на заботливую руку элегантной сеньоры, его племянницы, удаляется согбенная фигура старого учителя, который на протяжении пяти лет, что аббат провел в Риме, искусно направлял его ум в восхитительном странствии по дебрям тригонометрии и анализа бесконечно малых величин. Отец Аугуст с Элизендой меж тем преодолели расстояние (десять неспешных шагов), отделявшее их от подобострастной улыбки монаха-привратника, застывшего на противоположной стороне крытой галереи.

– Останови все.

– Нет. Это дань памяти Ориола, он это заслужил.

– Ты грязная, презренная продажная девка.

– Насколько мне известно, исповедник, осмелившийся прямо нарушить священную тайну исповеди, – ответила она на это невозмутимым тоном, – будет предан анафеме как совершивший самое тяжкое преступление, предусмотренное законом об отлучении от церкви, который строго соблюдается Святым Престолом.

– Будь ты проклята.

– Статья две тысячи триста семьдесят девятая, дядюшка. Вот так.

– Но учитель не был святым, он всего лишь был твоим любовником.

– Кодекс канонического права, дядюшка. Беатификация состоится.

– Не желаете ли немного отдохнуть? Святой отец? Сеньора?

– Нет, спасибо; нас ждут гости.

Душа отца Аугуста исходила безутешным плачем, и поэтому каноник не услышал вопроса монаха. Однако он заставил себя поднять голову с выражением душевной боли на лице, которое брат привратник принял за проявление радости, вызванной счастливым бракосочетанием молодых.

Едва он ступил за порог монашеской обители, как на него обрушился залп беспощадных вспышек, исходивший от бесчисленных фотокамер желтой прессы, и это окончательно выбило из колеи отца Аугуста. Расположившаяся за журналистами группа улыбчивых девушек с рюкзаками за спиной внимательно наблюдала за нелепой парой, с трудом спускавшейся по ступенькам под вспышками камер, и одна из них, девчушка с косичками и глазами цвета горной травы, сказала это что, жених и невеста, да? И ее подруги зашлись безудержным хохотом и никак не желали остановиться, ибо для них это был способ как-то уравновесить избыток жизненных сил, переполнявших их тела. Хасинто, о чем ты думаешь? С тобой уже несколько дней непонятно что творится; я что же, должна ждать, пока ты соблаговолишь предстать передо мной вместе с моей машиной? Простите, сеньора. Прости, Элизенда, но, когда ты сердишься, у тебя такие восхитительные глаза. Еще более восхитительные, чем когда ты спокойна.

По завершении блестящей церемонии и частных аудиенций в узком кругу, а также скучной, но такой необходимой фотосессии представители властей и гости вновь встретились в расположенном в центре города роскошном отеле, где, к удовольствию собравшихся, продолжился праздник, включавший еще одну утомительную, но необходимую фотосессию – в саду. Гостей прибыло столько, что для праздничной церемонии пришлось использовать два больших зала престижного заведения. Казалось, все местное высшее общество и (почему бы и нет?) старинная аристократия договорились о встрече на этой бесподобной свадьбе наследника спортивной империи Вилабру («Бруспорт», «Спортивные сооружения Бруспорт», АО «Горнолыжный курорт Тука-Негра», «Спортивная одежда Вилабру») и Мерче Сентельес-Англезола-и-Эриль, принадлежащей к одному из самых достопочтенных семейств узкого избранного круга местной аристократии. Из рода Сентельес-Англезола, состоящим в родстве с семейством Кардона-Англезола, – с одной стороны и рода Эриль де Сентменат – с другой, поскольку мать Мерче – дочь Эдуардо Эриля де Сентмената, владельца «Африканской древесины», председателя совета директоров банка «Понент». В высшей степени аристократическое семейство, без всякого преувеличения, однако по уши в долгах из-за серьезных убытков «Африканской древесины» – убытков, которые, как на экранах биржи, отражались в глазах зятя Эдуардо Эриля де Сентмената, сеньора Феликса Сентельес-Англезолы: ведь как раз за семь дней до свадьбы он ради удовлетворения требований кредиторов был вынужден продать свои последние аргентинские владения. Да, разумеется, сеньоре Элизенде Вилабру. Нет, по вполне разумной цене, ибо следует признать, что сеньора Вилабру могла быть кем угодно, но только не хапугой. Операция была проведена быстро и деликатно, и все остались в высшей степени довольны. Ну, скажем так, почти все. Как бы то ни было, все останется в семье, поскольку если у счастливой пары появится сын, то он будет Вилабру-Сентельес-Англезола-и-Вилабру Эриль де Сентменат, то есть потомком родов Вилабру Кабестань и Сентельес-Англезола, равно как и семейства Эриль де Сентменат в лице Эдуардо Эриля де Сентмената, экс-председателя совета директоров банка «Понент», владельца проклятой «Африканской древесины», которому я еще двадцать лет тому назад говорил папа, надо все это продать, пока жучок все не съел, а он в ответ да, ты так думаешь, ты так думаешь, и вот теперь хоть в гроб ложись из-за этих ужасных убытков. Вот кто настоящий мужик с яйцами, так это сеньора Вилабру, она ведь набита деньгами, просто купается в них, у нее угодья по всему миру, а она при этом занимается тем, что шьет баскетбольные майки, разрабатывает новые футбольные мячи и знай себе умножает свое богатство, как Иисус Христос в Гефсиманском саду, черт побери…

Вдобавок ко всему, когда подали спаржу с трепангами (которые стоят просто немыслимых денег, каждый трепанг обошелся в двадцать дуро, а эта привереда с роскошной диадемой к ним даже не притронулась, зато за обе щеки уплетала спаржу, которая наверняка из банки), сеньору Феликсу Сентельес-Англезола пришлось с вымученной улыбкой, которая должна была выглядеть учтивой, терпеть самовлюбленные разглагольствования своего новоиспеченного зятя о ракетках для настольного тенниса, которыми в нашей фирме занимаюсь лично я, и о переговорах с Санкт-Морицем об интереснейших контрактах, а также о системе под названием форфэ, которая необыкновенно удобна, послушай, нам еще очень многому надо учиться у Европы, короче говоря, работа у меня очень увлекательная и блаблабла… и в какой-то момент он вдруг размечтался, что вот сейчас сеньора Элизенда Вилабру склонит к нему свою благородную голову и скажет не беспокойтесь, Феликс, банкет я беру на себя. Уж она-то может себе это позволить, для нее это ерунда. Но она такая, какая есть, ей даже в голову не придет мне это предложить, если только я не сделаю первый шаг. А я не решаюсь даже намекнуть ей на это.

– Не думаю, что сейчас подходящий момент говорить об этом. – Кике (сын Эстеве из продуктовой лавки) улыбнулся роскошной племяннице одного из военных, которую вел под руку в танцевальный зал. Элизенда застыла на месте и решила, что, пожалуй, пришло время принимать серьезные меры: этой улыбкой парень подписал себе приговор, и она сумеет донести это до него так, что он никогда в жизни не забудет.