Белая рабыня - Михаил Попов

— Вот как?

— Да, да, дон Мануэль особо обращал мое внимание на то, чтобы я не забыл вам это сообщить.

— Вы все сказали?

— Теперь все.

— Бенджамен, проводи его.

Не веря собственному счастью — что он живым уходит из пиратского логова, — парфюмер, прижимая к сердцу скомканный белый флаг, побежал со всех ног к воротам крепости.

В палатке капитана после его ухода царило молчание, присутствующие осмысливали услышанное.

— Никак не могу решить, хорошо это или плохо, что дядя и племянник так ненавидят друг друга, — сказал Реомюр.

— Все зависит от того, как мы сумеем этим воспользоваться, — заметил Хантер, — пока что нам от их грызни ни холодно, ни жарко.

— Да, — сказал Болл, — не рассчитывать же нам, что кто-то из них пойдет с нами на сговор против другого.

— Ни офицеры, ни солдаты не поддержат такого заговорщика, — согласился Доусон, — мы для них для всех — исчадия ада, а может быть, и хуже того.

Во время этого обмена мнениями капитан Фаренгейт молчал и, судя по выражению лица, размышлял о чем-то интересном. Постепенно все взгляды сосредоточились на нем.

Он сказал:

— Если сегодня или завтра похожий парламентер прибудет к нам от дона Диего, я знаю, что делать…

Когда дону Мануэлю доложили, что его желает видеть аптекарь, он отмахнулся. Вместе с доном Отранто, командиром Бакеро и еще несколькими офицерами он только что вернулся с крепостных стен, и у них происходило что-то вроде военного совета. Все сходились во мнении, что в лагере корсаров происходят беспорядки и волнения. Со дня на день можно было ожидать каких-то событий. Но в том, что следует в этой ситуации предпринять, мнения расходились. Командор Бакеро настаивал на немедленной атаке, которая, как он считал, должна была смести этих разбойников с лица земли и принести славу защитникам крепости. Дон Мануэль тоже мечтал о славе, но не был уверен, что результатом подобной атаки будет именно она, а не позорное бегство. И поэтому не желал рисковать. Мало ли какие там беспорядки у корсаров? При появлении врага они могут забыть о своих распрях.

Дон Отранто истолковал сомнения алькальда в пользу собственной точки зрения, которая заключалась в том, чтобы ни в коем случае не казать носа за пределы крепостных стен. Опыт показал, что к добру это не приводит. Он намекал на неудачную утреннюю вылазку.

Дон Мануэль терзался сомнениями, ни одна из позиций не казалась ему подходящей. Он боялся атаковать, ибо был велик риск неудачи; он боялся сидеть за крепостными стенами, потому что это могло привести к удаче дона Диего. На месте сидеть было нельзя, атаковать было нельзя. Нет состояния более разрушительного для человеческой психики.

Его собеседники не уставали спорить, отстаивая каждый свою точку зрения со все большим жаром. Они пошли уже по третьему кругу в своем споре, когда слуга доложил алькальду о просьбе аптекаря.

— Он говорит, что желает сообщить вам сведения чрезвычайной важности.

— Уже и аптекарь желает быть спасителем отечества. Пусть идет к дьяволу.

— Я предупредил его, — продолжал слуга, — что ответ вашей милости, скорей всего, будет именно таким.

— И что же он?

— Тогда он попросил передать вам, чтобы вы с этого момента ничего не ели и не пили по крайней мере.

Дон Мануэль внимательно посмотрел на слугу,

— Где он?

— Дожидается в комнате возле кордегардии.

Дон Мануэль извинился перед своими горячо спорящими соратниками и прошел в комнату, где его ждал этот странный аптекарь, сухощавый человек испуганного вида в сером камлотовом камзоле и простых нитяных чулках. Он сорвал с головы шляпу и поклонился в высшей степени подобострастно.

— Говорите.

— Вчера у меня в лавке — я торгую у северных ворот — одна молодая сеньора, одетая хорошо, но без шику…

— Говорите дело, у меня нет времени, милейший!

— Купила флакон… — Тут он произнес замысловатую латинскую фразу.

— Если вы не перестанете мне тыкать в нос своей ученостью, я прикажу вас высечь.

Аптекарь жалобно потупился.

— То есть яду, сеньор, очень сильного и быстродействующего.

— Яду? Ну и что? Купила и купила, мало ли для каких он ей нужен дел? Нехорошо, что покупкой яду занимаются молодые женщины. Когда мы победим пиратов, я издам распоряжение, запрещающее продавать им яд. Но это еще не повод отрывать меня от выполнения моих обязанностей.

— Да, да, сеньор, я бы никогда не пришел к вам с этим сообщением, когда бы не вспомнил эту девушку.

— Ну?

— В соборе.

— Я и без вас знаю, что испанки набожны, иных только в церкви и увидишь.

— Она была в соборе вместе с вами.

— То есть?

— Полагаю, что это ваша сестра, сеньора Аранта. Когда я это понял, то сразу поспешил к вам во избежание какой-нибудь неприятности или даже беды.

Дон Мануэль остолбенел, до него постепенно доходил смысл сообщения аптекаря.

— Я могу идти? — тихо спросил гость.

— Да, да, спасибо вам…

— Дон Руис, с вашего позволения.

— Спасибо вам, дон Руис, я вас не забуду.

Алькальд решительным шагом вошел в комнату, где происходило, а вернее сказать, продолжалось военное совещание высших офицеров и должностных лиц Санта-Каталаны. Он намеревался сообщить этим господам, что у него возникли внезапные и чрезвычайные семейные обстоятельства, и предложить им перенести обмен мнениями на более позднее время. Он не мог быть спокоен, имея в тылу склянку сильно действующего яда. Для чего или для кого купила его Аранта? Этот вопрос нуждался в немедленном разъяснении.

Но только он открыл рот, как командор Бакеро взял его за руку и, сдерживая, сказал:

— Мы не одни.

— То есть… — Дон Мануэль огляделся. — Я и без вас это вижу… — начал было он, но тут увидел, что у дальнего края стола стоит человек в потертом и заштопанном черном плаще и в надвинутой на глаза шляпе без Плюмажа. — Кто это? — спросил алькальд, но подчиненные лишь переглянулись, не решаясь произнести вслух имя гостя. Тогда дон Мануэль обратился к нему сам: — Кто вы?

В ответ на это человек в потертом плаще медленно снял шляпу, и молодой испанец, не сдержавшись, воскликнул:

— Милорд!

— Да, это я, — слегка поклонился капитан Фаренгейт.

— Что вы здесь делаете? — задал дон Мануэль спонтанный вопрос.

— Сейчас расскажу, — улыбнулся гость, — и вам, и вашему штабу. Разрешите присесть. Годы уже не те.

— Сделайте одолжение.

Все присутствующие тоже обнаружили, что стоят, и тоже стали рассаживаться. Капитан Фаренгейт, не торопясь, набил трубку, взял свечу из стоявшего перед ним подсвечника и прикурил.