Пастернак в жизни - Анна Сергеева-Клятис

(Табидзе Т.Ю. О книге Б. Пастернака «Грузинские лирики»[200]// Б.Л. Пастернак: pro et contra. Т. 1.С. 749)

* * *

Несомненно, что для Пастернака и Тихонова переводы грузинских поэтов не были простой «работой на заказ», а были обусловлены внутренней творческой потребностью. Не случайно, что для обоих грузинские переводы совпадают со временем лирического молчания. Не случайно, что оба после длительной работы над грузинскими поэтами снова выступили с новыми оригинальными стихами.

(Святополк-Мирский Д.П. О советской поэзии // Известия. 1936. 28 января. № 24 (5881). С. 3)

* * *

Пастернак пишет не копию, а портрет оригинала. Вы смотрите на двойника и удивляетесь своим чертам. Конечно, вас изменил наряд чужого языка, музыка чужого языка, но вы благодарны волшебнику, который ввел вас в ином уборе в многолюдный и торжественный мир русской поэзии.

(Гаприндашвили В. Выступление на I Всесоюзном совещании переводчиков // Пастернак Б.Л. Не я пишу стихи…: Переводы из поэзии народов СССР. М., 1991. С. 322)

* * *

Тициан Табидзе

Не я пишу стихи. Они, как повесть, пишут

Меня, и жизни ход сопровождает их.

Что стих? Обвал снегов. Дохнет – и с места сдышит,

И заживо схоронит. Вот что стих.

Под ливнем лепестков родился я в апреле.

Дождями в дождь, белея, яблони цвели.

Как слезы, лепестки дождями в дождь горели.

Как слезы глаз моих они мне издали.

В них знак, что я умру. Но если взоры чьи-то

Случайно нападут на строчек этих след,

Замолвят без меня они в мою защиту,

А будет то поэт – так подтвердит поэт.

Да, скажет, был у нас такой несчастный малый

С орпирских берегов – большой оригинал.

Он припасал стихи, как сухари и сало,

И их, как провиант, с собой в дорогу брал.

И до того он был до самой смерти мучим

Красой грузинской речи и грузинским днем,

Что верностью обоим, самым лучшим,

Заграждена дорога к счастью в нем.

Не я пишу стихи. Они, как повесть, пишут

Меня, и жизни ход сопровождает их.

Что стих? Обвал снегов. Дохнет – и с места слышит,

И заживо схоронит. Вот что стих[201].

1933

* * *

Осип Эмильевич был врагом стихотворных переводов. Он при мне на Нащокинском говорил Пастернаку: «Ваше полное собрание сочинений будет состоять из двенадцати томов переводов и одного тома ваших собственных стихотворений». Мандельштам знал, что в переводах утекает творческая энергия, и заставить его переводить было почти невозможно.

(Ахматова А.А. Листки из дневника // Мандельштам О.Э. Воронежские тетради. Воронеж, 1999. С. 78)

* * *

Параллельно с нарастающим моим убежденьем в общем превосходстве Паоло и Тициана я встречаюсь с фактом их насильственного исключенья из списка авторов, рекомендованных к распространению и обеспеченных официальной поддержкой. Я бы тут преуспел, если бы от них отказался. Тем живее будет моя верность им.

(Б.Л. Пастернак – З.Н. Пастернак, 23 ноября 1933 г.)

* * *

Это Ваше дыхание почвы, и судьбы, и «полной гибели всерьез» неотступно меня влечет; мне кажется, что это будет самое ценное, что вообще мне положено сказать, потому я намеренно отказался от Вашего любезного приглашения использовать Ваш апрельский перерыв и прислать стихи для переводов. Вам не трудно представить, как меня это тронуло и подбодрило. Потом мне передавали Ваши слова, что Вам хотелось приехать в Грузию. Или меня вызвать на какую-то подмосковную дачу, чтобы вместе пожить месяц; встречи с Вами для меня – чистилище – я только тогда возвращаюсь к поэзии; признаться, я давно не испытывал такого чувства, это бывает в ранней юности, в горячке первой любви. Мне кажется, это чувство первой любви у Вас перманентное, и я вижу Вас вечно на положении марбургских встреч без пальто в поезде на Берлин, задыхающимся от слез первой мучительной любви, – эта дрожащая, озябшая или трепетная лирика и дает окраску пастернаковскому периоду лирики.

(Т.Ю. Табидзе – Б.Л. Пастернаку, 17 июня 1935 г. // Б.Л. Пастернак: pro et contra: Пастернак. Т. 1. С. 599)

* * *

Отправляясь в свои «воздушные» странствия, Пастернак построил свою летательную машину из лучшего материала дворянско-буржуазной литературы. Но надо же летчику когда-нибудь опуститься на землю; а иной земли, кроме советской, для дальнейшего развития русского художественного слова нет. В поэзии Бориса Пастернака все больше и больше проявляется это сознание. Проза Пастернака может быть признана нейтральной, но в ее нейтральности – та вневременность, которая превращает литературу в пустую игру, а это жаль.

(Нусинов И.М. Мастерская старых образцов // Художественная литература. 1933. № 9. С. 8)

* * *

Именно это ведь и характеризует наше время. На партийных ли чистках, в качестве ли мерила художественных и житейских оценок, в сознаньи ли и языке детей, но уже складывается какая-то еще не названная истина, составляющая правоту строя и временную непосильность его неуловимой новизны.

Какой-то ночной разговор девяностых годов затянулся и стал жизнью. Очаровательный своим полубезумьем у первоисточника, в клубах табачного дыма, может ли не казаться безумьем этот бред русского революционного дворянства теперь, когда дым окаменел, а разговор стал частью географической карты, и такою солидной! Но ничего аристократичнее и свободнее свет не видал, чем эта голая, и хамская, и пока еще проклинаемая и стонов достойная наша действительность…

(Б.Л. Пастернак – О.М. и А.О. Фрейденберг, 18 октября 1933 г.)

* * *

8 января, в 12 ч. 30 мин. дня, умер от атеросклероза Андрей Белый, замечательнейший писатель нашего века, имя которого в истории станет рядом с именами классиков не только русских, но и мировых. Имя каждого гения всегда отмечено созданием своей школы. Творчество Андрея Белого – не только гениальный вклад не только в русскую, но и в мировую литературу, оно – создатель громадной литературной школы. Перекликаясь с Марселем Прустом в мастерстве воссоздания мира первоначальных ощущений, А. Белый делал это полнее и совершеннее. Джемс Джойс для современной европейской литературы является вершиной мастерства. Надо помнить, что Джемс Джойс – ученик Андрея Белого. Придя в русскую литературу младшим представителем школы символистов, Белый создал больше, чем все старшее поколение этой школы – Брюсов, Мережковские, Сологуб и др. Он перерос свою школу, оказав решающее влияние на все последующие русские литературные течения. Мы, авторы этих посмертных строк о Белом, считаем себя его учениками.