На поверхности - Серена Акероид

Конечно, было странно думать так о своей маме, но, черт возьми, у меня имелись глаза.

Я была худощавой и поджарой. Резкие линии и выносливость. Я и не выглядела бы как мама. Мое тело было обучено быть таким. Мышечная память помогала оставаться мне стройной еще долго после того, как я прекращала изнурительные тренировки.

Я думала о том, как она выглядит, но с тех пор, как получила письмо из тюрьмы с приглашением навестить ее, не могла ее представить.

Я была удивлена, не ожидала, что мама попросит меня приехать к ней. Я была бы счастлива переписываться, но я отправила ей за это время несколько писем и ни разу не получала ответа, поэтому это приглашение было единственной подсказкой для меня о том, что мама получила все письма.

Когда я вместе с группой других посетителей последовала за охранником в небольшую комнату с привинченными к бетонному полу столами, за каждым из которых сидела одна женщина, я не знала, кто из них была моей матерью.

И это задело.

Утро было долгим. Чтобы добраться сюда, мне потребовалось четыре пересадки, причем отправилась в путь я в четыре часа утра, чтобы не пропустить тот небольшой промежуток времени, когда посетителей пускали в тюрьму.

Затем, когда я ждала снаружи, сработала какая-то сирена, которая заставила меня задуматься, не отменят ли посещения, но затем открылась дверь, и люди, которые были опытнее меняв плане посещений, выбрались из своих машин, поплелись ко входу и выстроились в очередь.

Я последовала за ними.

Я была обыскана и проверена на наличие алкогольного или наркотического опьянения несколькими охранниками, и все ради этого момента.

Момента, которого я никогда не ожидала, потому что как можно ожидать посещения своей матери в тюрьме, когда всегда считали, что она мертва?

Я задержалась, намеренно позволив другим посетителям подойти к столам, за которым сидели их подруги или члены семьи, а сама направилась к торговому автомату, чтобы купить несколько батончиков и конфет.

Я читала о том, как работают тюрьмы, и о том, что еда из автомата порой была единственным угощением, которое получали заключенные, поэтому взяла с собой кучу мелочи, и между пересадками с автобуса на автобус даже немного переживала, что меня могут ограбить, потому что монеты так чертовски сильно дребезжали, словно я была ходячей свиньей-копилкой.

Я практически опустошила один торговый автомат, и с полными руками вкусняшек направился к единственному столу в комнате, за которым не сидел посетитель.

Она все еще была красивой.

Это было моей первой мыслью.

Волосы, собранные в тугой узел на затылке, были по-прежнему длинными, но теперь в них виднелась проседь, хотя маме было всего тридцать четыре. Взгляд ее глаз был усталым, и она горько скривилась, увидев, что я рассматриваю ее.

Вдобавок ко всему она была такой же худой, как и я. Это стало неожиданностью. Она выглядела больной, и я не была уверена, смогу лис этим справиться, не тогда, когда Винни тоже болела.

Черт, я разговаривала с ней только вчера, и нам пришлось закончить разговор, потому что она не могла перестать кашлять.

Но меня утешало то, что я не могла видеть мамину ауру. Конечно, если бы она была больна, я бы это почувствовала, не так ли? Я должна была надеяться, что это так.

— Мама? — пробормотала я, положив угощения на стол и думая, что сделала правильно, взяв мелочь, потому что она выглядела так, словно ей нужно было хорошо поесть.

На этом слове она прикусила нижнюю губу и, уронив голову на грудь, испустила рваный вздох, и я наблюдала, как она, сцепив пальцы, пытается взять себя в руки.

Было очевидно, что она испытывала страдания, и я подумала, что являюсь действительно ужасным человеком, потому что была рада этому.

Рада, потому что она что-то чувствовала ко мне.

Рада, потому что ей было не все равно. Черт, это было ясно из того, как она ответила на мое приветствие.

Так мало было людей, которым было не наплевать на меня, что стало облегчением узнать, что здесь есть кто-то, кому не все равно, жива я или мертва.

Я позволила маме успокоиться, позволила справиться с моим присутствием, и какое-то время была действительно счастлива тем, что просто смотрела на нее, впитывая глазами ее облик.

Потом она меня удивила.

— Ты похожа на Никодимуса, — произнесла она, наконец, посмотрев на меня.

Хотя это не должно было расстроить, но то, что это были ее первые слова в мой адрес, причинило мне боль.

Сильную.

Вздрогнув, я дёрнулась назад, словно получила пощечину, но она покачала головой при виде этого и снова закусила нижнюю губу.

— Никодимус был самым красивым мужчиной, которого можно себе представить.

Значит, это был комплимент?

Если бы я была парнем.

Здорово.

— Знаешь, я любила его, — прохрипела она. — А он любил меня.

Я понятия не имела, что на это ответить.

Совершенно не знала.

На секунду я почувствовала себя рыбкой, неспособной ничего сделать, кроме как смотреть на маму, открывая и закрывая рот.

Каких бы слов или действий я ни ожидала от нее, этот визит начался не так, как планировалось.

То есть, я знала, что мама не сможет меня обнять. Хотя это было отстойно, я смирилась. Но по тому, как она сидела, я подумала, что она все равно не обняла бы меня.

Между нами чувствовалось расстояние, которого я не ожидала.

С тех пор, как узнала, что мама жива, я сделала все, что в моих силах, чтобы найти ее, а затем и написала ей, льстя себя надеждой на встречу.

Сегодняшний день был кульминацией почти шести месяцев нетерпения.

И он пошел не так, как я предполагала.

— Какие у тебя дары? — спросила она, снова посмотрев на меня, и я поняла, что она все время отводит взгляд.

Я огляделась, но не увидела ничего, что могло бы ее заинтересовать, и мне потребовалось пару секунд, чтобы понять, что мама не может смотреть на меня, потому что я похожа на Никодимуса.

На того, кого, как она только что сказала, любила, и кто любил ее, и кого она убила.

Защищая меня.

Что, черт подери, происходит?

— Виденье аур, вероятно. Способность к исцелению, хотя и не очень большая, — ответила я, ущипнув себя за переносицу.

Прищурившись, мама посмотрела на меня, и я, наконец, получила сто процентов ее внимания. Это был странный взгляд. Он напомнил мне взгляд моей бабушки, но в нем была резкость, которой никогда не было у нее.

— У тебя дары моей матери, — прошептала она, и этот ее взгляд пропал. — Это необычно.