Жмых. Роман - Наталья Елизарова

— Вы пришли пожелать нам с Кларой и малышкой Аниньей доброй ночи? Очень любезно, дорогая сестрица.

— Пожалуйста, Клара, выйди за дверь, нам нужно обсудить с твоим супругом одно важное дело! — отрывисто бросила я.

— Что случилось? — встревожено проговорила женщина; в эту минуту её лицо приняло какое-то тупое выражение: полуоткрытый рот, тусклые, сонные глаза. Кажется, она собиралась вмешаться в разговор. Этого ещё не доставало. Я с трудом сдержалась, чтобы как-нибудь её не обозвать.

— Прошу тебя, мой ангел, это разговор между братом и сестрой, — попросил «братец».

Когда она, взяв ребёнка на руки, вышла, я готова была разорвать Гугу на части.

— Где Тереза?

Меланхолично пожав плечами, он воздел руки к потолку:

— Возвращается в Европу. Думаю, как раз сейчас в это время она парит, как птица, в небе Атлантики…

— Сукин сын!.. — я кинулась на него с кулаками.

Опешив, он не сразу успел заслониться, и мне удалось пару раз черкануть ногтями по его физиономии: на ней тотчас же вспыхнули длинные багровые полоски.

— Я раздавлю тебя, как паука!.. — горланила я, стараясь дотянуться до прикрытого полотенцем горла, но он уворачивался, и тогда я, схватив полотенце за концы, стянула их на его шее.

Пытаясь вырваться, он толкнул меня на туалетный столик: тут же, дребезжа, разлетелись по сторонам безделушки Клары, со звоном грохнулась хрустальная ваза. Падая, я увлекла Гугу за собой. Мы сцепились, как две взбесившиеся маракажи[129], и нанося друг другу ожесточённые удары, принялись кататься по полу… Почувствовав, как в спину впился осколок стекла, я взвыла от боли. Воспользовавшись моим замешательством, он вскочил на ноги и отбежал в угол комнаты.

— Ей-богу, вы спятили… — тяжело дыша, пробормотал он и осторожно начал ощупывать шею. — Вы могли меня убить!..

Цепляясь за стены трясущимися пальцами, я с трудом поднялась.

— Ты пожалеешь, что пошёл против меня!..

Оттерев со щеки кровь, он криво усмехнулся.

— Возможно, я о чём-то и пожалею, но не об этом… — достав из коробки сигару, неторопливо обрезал её, медленно, со вкусом, раскурил: похоже, к нему уже вернулось привычное самообладание; меня же, напротив, колотила нервная дрожь. — Если я что-то путного и сделал в своей жизни, так это то, что не дал вам сломать жизнь этой бедной девочке…

Шатаясь, на ходу отряхивая волосы и одежду от рисовой пудры, мелких осколков, истерзанных цветочных лепестков, я приблизилась к нему.

— Ты не имел права вмешиваться! Мне лучше знать, что ей нужно!

— Единственное, что ей нужно, это быть вдали от такого чудовища, как вы… — щурясь, Гуга выпустил густую струю дыма. — И от ваших закадычных американских дружков…

Вырвав у него сигару, я смяла её в пепельнице.

— Вон из моего дома, — с ненавистью глядя ему в глаза, прошипела я. — И чтобы я никогда тебя больше не видела! Вон вместе со своим поганым отродьем!..

С сожалением посмотрев на табачную труху, он вздохнул и снова потянулся за коробкой.

— Я уйду, не беспокойтесь, — сказал он. — Только запомните одну вещь, Джованна, вы сейчас выгоняете не слугу, хоть таковым всю жизнь меня и считали… Вы выгоняете своего единственного друга.

— У меня нет друзей! — выдавила я.

— Вы правы, — мрачно процедил он. — Теперь — нет.

— Катись к чёрту! — орала я. — Все катитесь к чёрту!.. Мне никто не нужен!.. Никто, слышите?!. Пошли все вон!..

…Это был наш последний разговор. Уже на следующее утро вместе со своей семьёй Гуга навсегда покинул мой дом; он демонстративно не взял с собой никаких вещей, только рисунки, подаренные Терезой. Он поселился неподалёку — в одном из зданий нашего совместного с ним гостиничного комплекса, но если нам случайно приходилось сталкиваться нос к носу, он, холодно кивнув, отворачивался, я же и вовсе делала вид, что не знаю этого человека… Так мы прожили, бок о бок и не замечая друг друга, много лет…

На моих взаимоотношениях с его женой наш разрыв особо не отразился: мы и раньше не были близки, ограничиваясь редкими и непродолжительными разговорами о погоде; теперь же, если и говорили, то исключительно по делу — когда требовалась юридическая помощь, я прибегала к её советам. Не знаю, что наплёл Кларе этот мерзавец Гуга, но при встрече она всегда смотрела на меня с сочувствием и жалостью, как на неизлечимо больную…

С доном Амаро, не смотря на то, что его свадьба с Терезой расстроилась, также удалось сохранить прежние деловые отношения. Когда я рассказала ему про то, как девушка ослушалась меня и убежала из дома, он лишь рассмеялся: «Характером она в тебя».

Что касается моей неблагодарной дочери, то я не стала предпринимать усилий для того, чтобы разыскать и вернуть её, и ограничилась тем, что лишила её наследства. Впрочем, даже и не сделай я этого, думаю, на случай моей смерти у Гуги всё равно имелся бы какой-то свой запасной план «Б»; нетрудно догадаться, кто бы тогда стал единственным наследником Джованны Антонелли…

Хотя о смерти думать не хотелось, тем более, что чувствовала я себя здоровой и полной сил, но не думать о ней я не могла. Время от времени без всякой причины накатывала меланхолия и в голову лезли чёрные мысли; чаще всего они наносили визит по вечерам, когда, возвращаясь из банка, я оставалась совсем одна. «Если Господь призовёт меня, кому всё это достанется?» — мелькало в голове. Ответом была тишина, перемежаемая мерным движением часового маятника. Я подолгу прислушивалась к этому однообразному, монотонному стуку… С высокого потолка на меня давила массивная лепнина, по углам — обступали гигантские мраморные колонны, со всех боков подпирали упругие шпалеры с выцветшими ландшафтами — поблёкшая идиллия XVIII века: томные пастушки с виноградными гроздями в соломенных кудрях, белоснежные овечки у ручья, целующиеся под небесным сводом ангелы… В такие минуты я не выносила свой собственный дом, он казался мне огромным, пустым, мрачным склепом. Я чувствовала себя замурованной заживо…

В один из таких длинных, переходящих в ночь, вечеров я вызвала горничную. Она явилась не сразу, хотя электрический звонок, которым её побеспокоили, слышала даже я у себя в кабинете. С виноватым видом остановилась на пороге: растрёпанная, с наспех наброшенным поверх платья фартуком… Одно из двух: или крепко спала, или принимала любовника — предыдущую служанку Монику я выгнала именно за это.

— Скажите, Паула, для чего вы живёте? — сходу ударила я вопросом в лоб, как дубиной.

Молодая женщина, растерянно прижимая к груди руки, покосилась на стоящую передо мной полупустую бутылку вина.

— Я не понимаю вас, сеньора… — замялась она.

— Но вы ведь, наверное, иногда спрашиваете саму себя — зачем всё это? Бывает такое?