Время бесов - Сергей Шхиян

— Ровно половину от того, сколько она стоит на самом деле.

— Тоже хороший ответ, не будь я дядя Гриша Блиндерман. А знаете, что я вам на это скажу?

Старик был забавный, я никуда не спешил и слушал его треп без раздражения.

— Вы предложите мне четверть стоимости.

— Вы умный молодой человек, но скажу вам, положа руку на сердце, я и этого не смогу сделать. У меня просто нет таких денег.

— Жаль, — сказал я и протянул руку за бабочкой. — Попробую продать в другом месте.

— Вы думаете, там вам дадут больше? — покачал он головой и накрыл украшение своей желтой, пухлой ладошкой — Вам там могут вообще ничего не дать, да еще и вызовут ГеПеУ. Вы сначала послушайте, сколько я вам могу предложить, а потом делайте что хотите.

— Так что я здесь делаю? — спросил я. — Я только и делаю, месье Блиндерман, что вас слушаю и ничего от вас не слышу!

Моя пародия на одесский говор ювелира насмешила, и он назвал сумму:

— Я могу вам дать семь тысяч, и хотел бы узнать, что вы на это скажете?

— Я скажу — да, что мне еще остается сказать, когда нужны деньги, дай бог, что бы вы так жили!

Старик смахнул брошь в невидимый ящик стола и отсчитал мне кредитные билеты. Я, не пересчитывая, сунул их в карман.

— А еще у вас что-нибудь не найдется от мадам Кшесинской?

Я подумал, что семи тысяч нам с Дашей пока хватит с избытком, и отрицательно покачал головой.

— Как только она вспомнит о любимом племяннике, так я сразу к вам.

На десять тысяч, украденных Паниковским у комбинатора Корейки, Остап Бендер открыл контору «Рога и копыта» и купил пишущую машинку, я же на свои семь поменял платье, подстригся в хорошей парикмахерской на Арбате и приобрел целую авоську деликатесов, и у меня еще осталась половина суммы. Потом я вернулся в комнату Ордынских.

За беготней и новыми впечатлениями, я как-то отстранился от проблем Дашиного отца и только тогда, когда открывал входную дверь — у меня тревожно екнуло сердце. В коридоре было все так же темно и запашисто. Непотревоженная Верка прозевала мой приход, так что во вторую от входа дверь я пронырнул незамеченным. В комнате почему-то было темно и по-прежнему сильно пахло лекарствами.

— Даша, это я! — сказал я шепотом

— Папа умер, — откликнулась она тихим, ровным голосом.

— Господи, — только и нашел, что выговорить я.

— Зажги свет, — попросила Ордынцева.

Я нашарил на стене выключатель, и под потолком загорелась маломощная тусклая лампочка. Старик лежал, вытянувшись на своей узкой койке. Черты лица его смягчились, и он был похож на спящего. Даша сидела рядом с ним на кровати и смотрела на меня каким-то потусторонним, просветленным взглядом. Она не плакала, казалась спокойной и едва ли не счастливой.

Похоронили действительного статского советника Александра Александровича Ордынцева на Ваганьковском кладбище в Москве по высшему разряду. Обошлось нам это в пустяк, вторую брошь, купленную все тем же дядей Гришей Блиндерманом. Похоронная контора, плененная щедростью родственников покойного, предлагала организовать место на Новодевичьем, но я решил не зарываться.

Провожали Александра Александровича в последний путь почти все жильцы его бывшей квартиры. Не знаю, из уважения ли к тихому интеллигентному старику, былому собственнику жилплощади, или в надежде на богатые поминки. Из всех жильцов этого гадюшника отсутствовали только две его непосредственные соседки, известные мне Верка без отчества и полная дама, Элеонора Викторовна. У них обеих были виды на комнату старика и знаться с другими претендентами, которыми они считала нас с Дашей, достойные москвички не пожелали.

Больше всех неистовствовала непримиримая Верка. Она бесновалась возле нашей двери, не замолкая ни днем, ни ночью — разоблачала подлых, безжалостных, бесчувственных детей, являющихся к престарелым родителям только для того чтобы, как она выражалась: «захапать наследство».

Никакие увещевания ни мои, ни соседей, не могли успокоить эту достойную женщину. Все гуманные меры воздействия от уговоров до угроз она просто не воспринимала.

И я сдался.

Верка оказалась для меня слишком твердым орешком.

— Ты сможешь здесь жить? — спросил я Дашу, когда после всех хлопот и беготни, связанных с похоронами мы остались одни, и по-сиротски рядышком сидели на кровати покойного.

— Ты знаешь, — сказала Даша, — мне кажется, папа умер счастливым.

— Да, мне тоже так показалось, — соврал я. Мне слишком недолго довелось знать ее отца, что бы делать какие-нибудь выводы.

— Мы с ним помирились, — сказала Даша. — Оказывается, папа меня очень любил.

Эту тему мы обсуждали все последние дни, потому я попытался поговорить о более насущных проблемах:

— Что ты дальше думаешь делать?

Ордынцева посмотрела на меня непонимающим взглядом и спросила:

— А почему какая-то женщина все время кричит возле нашей двери?

— Она хочет жить в этой комнате, — смиренно ответил я. — И сделает все, что бы ты ее не забрала себе.

Если бы мне знать заранее, какой я замечательный провидец, то мы с Дашей и минуты бы не оставались в этом фанерном пенале. Однако, я не послушался внутреннего голоса, и случилось то, что случилось. Совершенно неожиданно на полукрике замолчала в коридоре Верка. Это было так неожиданно, что мы оба непроизвольно повернулись в сторону осиротевшей двери. В нее по-хозяйски громко постучали, после чего она распахнулась настежь, и в комнату ввалились три человека в милицейской форме с наганами в руках. Мы с Дашей невольно поднялись с кровати.

— Руки вверх! — приказал милиционер с решительным и суровым лицом победившего пролетария.

По нему было видно, что если мы не подчинимся, он начнет стрелять. Пришлось поднять руки и ждать, чем все это кончится.

— Попались, голубчики, — сказал, выглядывая из-за его спины, второй с острым лисьим лицом.

— Что вам здесь нужно? — спросила ничуть не напуганная Даша.

— Вы задержаны за сбыт краденного, — сказал суровый милиционер. — Смирнов, зови понятых, будем делать обыск!

Смирнов сказал: «слушаюсь» и поставил на пол какую-то раздутую сумку. Что-то в его голосе и лице мне показалось знакомым. Потом я увидел заглядывающую в комнату Верку и понял, кто он. Фамильные черты говорили сами за себя. Стало понятно и что происходит. Действовать нужно было немедленно и самым решительным образом. Подкидывая нам ворованные вещи, милиционеры не знали, какие матерые преступники на самом деле попались в их чистые руки!

Рядом с их бутафорским тряпьем на затоптанном полу стоял саквояж, полный неимоверных ценностей, украденных у народа. Кроме того, бывшая эсерка и ее подручный были вооружены целым арсеналом, тремя единицами огнестрельного оружия и боевыми гранатами!