Колледж Некромагии. Самый плохой студент - Галина Львовна Романова

– Я действительно не могу ничего придумать… один, – услышал он свой голос. – Но вместе мы что-нибудь сможем!

Любое ожидание легче переносится, если знаешь, что кто-то где-то разделяет твои чувства.

Рихард Вагнер ждал.

Можно было считать, что ему крупно повезло – его пока не отдали в руки Инквизиции. На территории Колледжа имелась своя тюрьма, куда обычно сажали дебоширов и всяких подозрительных типов «для острастки». Кроме того, еще недавно, в прошлом веке, был принят закон о телесных наказаниях для студентов, и при тюрьме даже состоял штатный экзекутор, в обязанности которого входило надзирать за заключенными и приводить в исполнение приговор совета. Кроме того, для некоторых проштрафившихся типов нет лучшего наказания, чем просто выгребать из камер мусор, помогать экзекутору и сторожить своих же товарищей. Осознание того, что всего один шаг отделяет его самого от того, чтобы поменяться с заключенным местами, здорово помогает пересмотреть линию поведения.

Рихард Вагнер ждал.

Камера, в которую его посадили, находилась в полуподвале и оказалась неожиданно сухой, хотя и холодной. Каменные стены, пол и потолок вмиг вытянули тепло – несмотря на то, что еще шло паутинное лето*, земля уже была холодной. И теплее в ближайшие полгода не станет.

(*Паутинное лето – бабье лето, вторая половина месяца рюена.)

Впрочем, он пока еще был подозреваемым. Ему пока не предъявили официального обвинения, пока не допрашивали отдельно, с пристрастием и, тем более, не был оглашен приговор. Что грозит убийце? Минимум – показательная порка и исключение из Колледжа, а также изгнание из города. Максимум – смертная казнь. Но это второе будет грозить, только если за дело возьмутся инквизиторы.

И поэтому Рихард Вагнер ждал. Ждал хоть каких-то вестей из-за запертой двери, ждал хоть какой-то определенности. Он свой ход сделал. Теперь черед его противника.

Камера была даже немного уютной. Вместо кучи соломы – кровать, пусть и грубо сколоченная из досок и привинченная к стене цепями. Напротив, у стены – лавочка, тоже привинченная к полу. В углу – бадья с водой и еще одна – для отправления естественных нужд. Точно такие же он выносил в течение того месяца на первом курсе, которые ему присудил суд Колледжа в качестве наказания. Рихард тогда легко отделался, а его бывших приятелей, взявших первокурсника в свою банду, ждало более суровое наказание. Порка кнутом, высылка. Один вовсе должен был попасть на рудники, но, по слухам, каторгу ему заменили тюремным заключением. Еще один из бывших приятелей вовсе был отпущен на поруки родных под домашний арест – но тот был то ли графским, то ли герцогским сынком и отделался сравнительно легко. Хорошо быть благородным! И плохо, когда твои родители ремесленники. Правда, цех мукомолов не последний в их городе, но родные места слишком далеко.

Поэтому оставалось только ждать.

Ханна шла по коридору третьего этажа учебного корпуса и чувствовала себя так, словно приговорена к позорному столбу. Со всех сторон ее встречали взгляды – любопытные, восхищенные, подозрительные, даже возмущенные и полные ненависти и зависти. Впрочем, чужая популярность всегда рождает завистников и завистниц и, чем больше слава, тем сильнее чужая зависть. А Ханна в одночасье превратилась в самую популярную девушку факультета некромантии. Слухи расползались по всему Колледжу, не просто передаваясь из уст в уста, но и множились, обрастая таким количеством подробностей, что их хватило бы на четыре любовных романа. Самым безобидным и часто повторявшимся был слух о том, что Ханну Руге родители хотели выдать замуж за Густава Белого фон Ноймана, но девушке он не нравился, и она буквально натравила Рихарда на богослова, чтобы избавиться от жениха.

Оливер тащился за нею следом и получал свою порцию внимания – от презрения, мол, только последняя тряпка может вздыхать о чужой невесте, до зависти и благородного негодования. Дескать, Ханна полная дура, раз не видит, как парень мучается! Была и жалость, и ее переносить было тяжелее всего. Остатки гордости и самоуважения требовали, чтобы он немедленно развернулся и ушел, но почему-то хотелось непременно испить эту чашу до дна.

– Эй, ты!

Она даже не сразу сообразила, кому адресован этот возглас, и продолжала идти по коридору.

– Ты! – продолжал недовольный женский голос. – Я к тебе обращаюсь! Не делай вид, что не слышишь! Руге!

Ханна оглянулась. Несколько девушек смотрели на нее в упор.

– Иди сюда, – сказала одна из них.

Оливер напрягся. Его не замечали, как не замечали колонны, поддерживающие потолок.

– Тебе надо, ты и подойди! – с этими словами Ханна двинулась дальше.

– Задержите ее!

Две девушки тут же ринулись наперерез, вставая у Ханны на пути.

– Дайте пройти!

– Сейчас поговоришь и пойдешь!

Девушка попыталась обойти неожиданное препятствие, но ее быстро схватили за локти.

– Что это значит?

Забыв про обиду, Оливер рванулся было на помощь, но еще одна девушка оттерла его в сторону. Юноша чуть не заплакал от досады.

Ханна рванулась из захватов. Уроки мастера Хотислава по самообороне, которые он преподавал с первого курса, не прошли даром. Ей удалось легко вырваться из одного захвата, но противниц было двое, и они тоже явно посещали те же курсы. Девушка сопротивлялась отчаянно, но ее все-таки скрутили и, заломив руки, подтащили к той девице, что смирно стояла в сторонке и ждала.

Ханну поставили перед нею. Несколько секунд девица рассматривала встрепанную, злую четверокурсницу, а потом коротко ударила ее по щеке.

– За что? – взвыла та.

– За то, что не подошла сразу, как только позвали!

– Я тебе не собака, чтобы бегать!

– Знаю. Ты хуже.

Вторая пощечина – левой рукой – вышла слабее, но все равно обидно. Оливер снова рванулся на выручку, но перед ним сомкнулись ряды.

– Тише ты, – какая-то девчонка схватила за локоть. – Не дергайся. Ничего она ей не сделает. Поговорит только.

– Это у вас называется «поговорить»? – взвыл парень, едва ли не впервые в жизни радуясь, что до недавнего времени девушки обходили его стороной. Если хотя бы треть всех девушек на самом деле такие, лучше уж держаться подальше от женщин вообще!

От обиды и боли хотелось плакать.

– Откуда ты взялась? – голос дрожал и срывался. – Что я тебе сделала?

– Меня зовут Олива Блок, и я, между прочим, виконтесса. Это, – девица мстительно сузила глаза, – тебе за Рихарда!

– Что? – от удивления у Ханны даже высохли навернувшиеся на глаза слезы.

– Что слышала. Рихард Вагнер мой! И только мой! Поняла?

– Нет, – выдохнула Ханна. Она не могла поверить в то, что этому есть такое объяснение. К сожалению, Олива Блок поняла ее по-своему.