Царская сабля - Александр Прозоров

– Подожди, – дождавшись паузы, Евгений поинтересовался: – Ты про какие мои деньги сейчас говоришь?

– Про те пятьдесят тысяч, которые ты почтовым переводом прислал. Ты что, Женечка, забыл?

– У меня было сотрясение мозга, имею право… – Леонтьев переложил телефон от уха к уху. – Мне ни читать, ни писать, ни телевизор смотреть не давали. Что я мог тебе прислать и что написать?

– Я думала, ты до какого-нибудь компьютера смог добраться. Ты ведь сам писал, что посмотришь документы внимательно, пока в больнице лежишь. И потом, кто, кроме тебя, мог перевести мне такую сумму?

– Мне это тоже интересно, – пробормотал Женя. – Хорошо, а чего я еще тебе написал? Ты можешь прочитать все письмо?

– Нет, оно у меня дома в компьютере. Но ты написал, что очень мне благодарен, что посылаешь мне деньги, которые обещал… Только там намного больше получилось, чем мы договаривались, Женечка. Ты их как считал? В Москве-то я скорее отдыхала, чем работала. Мне очень понравилось… Теперь, как честный человек, должна отплатить тем же самым.

– А еще что в письме было?

– Ну, ты попросил переслать тебе по электронной почте все собранные материалы, чтобы ты мог их посмотреть, пока все равно лежишь, и подробные письменные пояснения, чтобы ничего не забыть и не перепутать… Я, кстати, тебе позвонила сразу. Думала, уже можно. Но твой сотовый был выключен.

– Еще бы, – вздохнул Евгений. – Поля, а ты не могла бы скопировать свое письмо на тот адрес, который я тебе сейчас эсэмэской пришлю?

– А чего, не дошло?

– В общем-то, да, – честно ответил Леонтьев. – А посмотреть хочется.

– Хорошо, Женечка. Сегодня вечером пришлю. Кстати, я все-таки смогла узнать, куда делась из Холмогор знаменитая школа архиепископа Афанасия.

– Да ты что?! – невольно вскочил с постели аудитор. – И где она?! Куда ее перевели, где находится?

– Я последние две недели все свободное время проводила в архивах Библиотеки Добролюбова, – неторопливо принялась рассказывать исследовательница. Ее непомерные гордость и самодовольство буквально выпирали из трубки и чуть ли не капали на одеяло. – Ты ведь знаешь, что все труды Афанасия переданы этому исследовательскому центру и постоянно, непрерывно изучаются?

– Да, я помню.

– Ну, так читают-то наши ученые и историки сами научные труды этого священника, а всякого рода расходные книги, описи, кухонные отчеты и записи о ремонтах никому не интересны. А я вот взяла да и посмотрела самые последние из записей… – Девушка выдержала многозначительную паузу.

– И что там? – в нетерпении переспросил Евгений.

– Все астрономические инструменты, химическое оборудование, снаряжения для физических опытов, справочники, учебники и все прочее, шестьдесят две страницы описи, были изъяты по прямому указанию императрицы членом адъюнкт-коллегии Михайлом Ломоносовым для организации Московского университета!

– Во блин! – невольно выругался аудитор, ожидавший услышать что-нибудь более интересное и увязанное с его школой. Если бы холмогорскую «академию» вывезли на Кольский полуостров – это была бы подсказка! А Москва – это все равно что огромный сеновал, в который подкинули еще одну пересохшую травинку.

– А чего в этом такого? – удивилась Полина. – Ломоносов же ведь сам учился в монастырской школе архиепископа Афанасия! Ничего удивительного, что именно ее базу он и использовал, чтобы создать общерусский государственный университет.

– Это означает, что я не там искал, – вздохнул Евгений. – Все, что было материального от холмогорской школы, наверняка лежит в музее университета, а нематериальное – растащили по диссертациям ребята из Библиотеки Добролюбова. На мою долю не осталось ничего. Разве только из твоих находок в Вологодском архиве что-то интересное всплывет. Ты, как вернешься домой, сразу письмо свое с находками перешли, хорошо?

– Конечно, Женечка! Ты там выздоравливай, ладно? Я потом еще позвоню.

Послание с отчетом о своих поисках девушка прислала, конечно, в тот же день. Но вот просмотреть его подробно Евгений Леонтьев смог только через неделю, когда его наконец-то выписали из больницы – с кучей рецептов, больничным и туго перебинтованными ребрами.

Письмо библиотекарши «весило» почти сорок мегабайт и состояло сплошь из фотокопий самых различных документов разного размера и качества, но написанных корявым, неудобоваримым языком. Словно какой-то заумный английский текст перевели компьютерным словарем и не стали редактировать. Половины слов Евгений не знал вообще, другие применялись в непривычном контексте, и общий смысл Леонтьев скорее угадывал, нежели понимал.

Легко и просто было только с бухгалтерией: привезено, принято, забраковано, сочтено пересортицей. Передано братии, передано во «вспомощество», списано в утиль и вычтено с виновника путем порки кнутом, израсходовано, продано, подарено…

«Ради грамоты наущению» шло по категории «вспомощество», и хотя во многих строках монастырских книг расходы на учебные материалы никак не оговаривались, однако было понятно, что одинокому «келарю» пяти фунтов чернил не исписать. Не пил же их монах, в самом деле?! Бумаги «правленые», грамоты «оборотные» тоже наверняка использовались вторично именно школьниками – в делообороте они не встречались. А учиться писать на оборотной стороны ненужного отчета – самое то.

Однако все, что удалось понять аудитору из этих сканов, так это то, что на образование Архангельский монастырь тратился весьма серьезно. Где же была школа или школы, кто в них учился, расходные книги не указывали.

– Сравнить бы численность населения и удельные траты, – щелкнул пальцами аудитор. – Сравнить с аналогичными тратами других обителей. Тогда, может, что-нибудь бы и прояснилось.

Но Евгений не был уверен, что станет заниматься этим долгим, нудным и затратным делом. Какой смысл? Даже если он окажется прав – историю создания, цели существования и точное место нахождения школы это никак не выдаст. То, что все началось в Архангельской губернии, он и так прекрасно знал. Где-то на территории размером с Францию или Испанию…

Сканы из архива Вологды он пролистал без особого интереса. Декабристы и их «заказчики» аудитора интересовали мало. А про былую ревизию бывший мичман Косливцев в своих письмах или бумагах не вспоминал.

Разве только у флотского офицера имелся дневник? В девятнадцатом веке вроде бы это было модно. Опять же, привычка к ведению судового журнала, отсутствие развлечений, черновики для отчета об аудите…

Вот только где все это искать?

– Возможно, что в печке, – откинулся на спинку стула молодой человек и закинул руки за голову. – И вот мне интересно, кто же это оказался таким щедрым и любопытным, что заплатил Полечке за всю эту малосодержательную макулатуру двойную зарплату ее отца? Да еще оказался столь щедрым, что сделал это анонимно? Причем выдал себя за меня. А значит, знал о наших с библиотекаршей отношениях, знал, чем мы занимаемся, и о том, что я в больнице… Кто же это такой хороший и чего ему нужно?