Бессердечный - Павел Корнев

– Ерунда! – выкрикнул маэстро Марлини. – Я не имею никакого отношения к иностранным разведкам!

– А кому еще могла понадобиться документация по производству дюралюминия? – резонно заметил я. – Патент засекречен, разве вы не знали об этом? При обыске его обнаружили в ваших вещах. Нет, отвертеться от виселицы в таких обстоятельствах будет очень, очень непросто. Вы можете обвинять во всех смертных грехах невинную девушку, но факт остается фактом – документы нашли у вас.

Гипнотизер закрыл глаза и задумался.

– А если бумаги были взяты случайно? Их могли прихватить по ошибке с векселями и облигациями. Держал я их при себе, намереваясь вернуть барону.

Я расплылся в улыбке и панибратски толкнул фокусника в плечо:

– Вот! Я знал, что мы найдем с вами общий язык! Конечно же, патент взяли по ошибке! – А потом уже совершенно серьезно добавил: – Вы взяли его, не Елизавета-Мария.

Маэстро болезненно поморщился.

– Чем мне это грозит?

– Пять лет каторги, – предположил я. – Вы ведь не вступали ни с кем в сговор, так? Елизавета-Мария просто увидела, как вы покидаете кабинет барона. И похищать ее вы не намеревались, просто она от волнения потеряла сознание, пришлось оказывать первую помощь. Сговора нет, похищения нет. Патент взят по ошибке, значит, и государственной измены нет так же. А барон Дюрер пытался вскрыть себе вены исключительно из-за личных переживаний. Остается кража, но все похищенное возвращено в полном объеме. От трех до пяти.

– Это немало.

– Это лучше неминуемого повешения и допросов с пристрастием.

– Барон Дюрер согласится не раздувать скандала?

– После возвращения патента? Да он будет на седьмом небе от счастья!

– Вы так уверенно об этом говорите, мой друг…

От подобного обращения меня едва не передернуло, но я удержал себя в руках.

– Чего вы жметесь? – придвинулся к фокуснику. – Главное для вас – сохранить жизнь, человек с вашими талантами надолго на каторге не задержится. Побег оттуда станет сущим пустяком по сравнению с иными вашими трюками.

– Я сделаю признание, – решил тогда маэстро, явно полагая, что при необходимости сумеет отозвать его прямо в зале суда.

– Пишите! – потребовал я и передал гипнотизеру блокнот и карандаш.

Тот ненадолго задумался, а потом скованными руками принялся выводить у себя на коленях нервные слова признания и глубочайшего раскаяния в содеянном.

– Возможно, с вами выразит желание побеседовать кто-нибудь из Третьего департамента, – произнес я, забирая блокнот. – Неофициально, разумеется. Настоятельно рекомендую без утайки поведать о том, кто теоретически мог быть заинтересован в патенте. Вы ведь сохранили этот документ исключительно для того, чтобы он не попал в плохие руки, так?

Маэстро пообещал:

– Я подумаю об этом.

– Торгуйтесь, – посоветовал я и, услышав звук открывшихся замков, выбрался из остановившейся на задах Ньютон-Маркта кареты.

Приблизился Бастиан Моран, внимательно меня оглядел и спросил:

– Ну что?

– У меня нет ничего для вас, старший инспектор, – покачал я головой.

– Глупо было рассчитывать на иное, – вздохнул Моран. – Я оформлю задержанного, а вы поднимайтесь в приемную главного инспектора. Не сомневайтесь – я держу данное слово.

Бастиан Моран появился только через час, когда я вконец отчаялся увидеться с главным инспектором, а взгляды озадаченного секретаря стали совсем уж неприлично любопытными. Старший инспектор сразу скрылся в кабинете, некоторое время спустя покинул его и объявил:

– Вас ждут, виконт!

Вслед за мной он проходить не стал.

В дверь я прошел на ватных и подкашивающихся ногах. Было совершенно непонятно, как отреагирует на мое появление Фридрих фон Нальц, но все оказалось проще, чем того следовало ожидать. Осунувшийся старик даже взгляда не поднял, он рылся в бумагах и одновременно отдавал распоряжения по телефону.

– Старший инспектор Моран рассказал о вашем участии в этом деле, виконт, – произнес главный инспектор, опустив трубку на рычажки, – и я вам безмерно благодарен за помощь в освобождении дочери, но если вы пришли просить о восстановлении на службе, то, боюсь, сейчас не лучшее время для этого. На следующей неделе мы соберем комитет по этике и рассмотрим вопрос.

– Не стоит, – покачал я головой, – не думаю, что испытываю желание вернуться на службу.

– Вот как? – удивился старик. – Так чего же вы тогда хотите?

Я молча выложил на рабочий стол главного инспектора чистосердечное признание маэстро.

Фридрих фон Нальц пробежался по нему глазами и уставился на меня с нескрываемым изумлением:

– Надо понимать, ваше участие в этом деле было несколько более существенным, чем доложил Моран?

– Пустое, – отмахнулся я.

– Но то, что вы предлагаете… – нахмурился старик. – Обвинение в одной только краже? Да этого прохвоста колесовать мало!

– Всецело разделяю ваше праведное негодование, – вздохнул я, – особенно учитывая роль, которую он назначил мне, но принять это признание за чистую монету – единственная возможность избежать большого скандала. Не беспокоит собственная карьера, подумайте о дочери. Подумайте, через что ей придется пройти.

Фридрих фон Нальц разгладил листок и пробормотал:

– Случайная свидетельница преступления, не замеченная ни в чем предосудительном. Мне придется обсудить это с бароном Дюрером.

– Обсудите, – кивнул я и посоветовал: – Но если решите отвергнуть признание, мой вам совет: не устраивайте судилище, просто удавите мерзавца в камере по-тихому и объявите о самоубийстве. Признание у вас уже есть.

– Циничная нынче пошла молодежь, – вздохнул старик, потом откинулся на спинку кресла и спросил: – Так что вы хотели от меня, виконт?

– Попрошу о сущей безделице…

При этих словах главный инспектор насторожился, но все же кивнул:

– Слушаю.

За последние дни старик сильно сдал; он больше не вызывал ассоциаций с крепким сосновым корневищем и превратился в тень самого себя, но его талант сиял ничуть не менее ярко, чем прежде. Играть с ним в недомолвки не стоило, да я и не стал.

– У моего дяди графа Косице… Вы ведь слышали о приключившемся с ним несчастье, главный инспектор?

– Слышал, – подтвердил сиятельный.

– Так вот, у дяди остался обрывок принадлежащей мне фотокарточки. Этот обрывок полиция обнаружила среди вещей графа на месте крушения дирижабля. Хотелось бы его вернуть.

Фридрих фон Нальц с сомнением посмотрел на меня, явно решая: выставить за дверь сразу или выяснить подробности и уже потом выставить за дверь; пересилило профессиональное любопытство.