Повелитель желания - Николь Джордан

И она тоже хотела его. Хотела испытать те утонченные наслаждения, которые обещали его ласки, хотела почувствовать властное прикосновение этих жестких губ.

Глядя в глаза цвета осенних листьев, она подняла голову в ожидании поцелуя.

— Алисон, не надо!

Слова прозвучали тихим рычанием, приказом, мольбой. Но она не подчинилась. Джафар, не в силах отстраниться, закрыл глаза, чтобы не видеть Алисон. Однако, когда ее теплое дыхание коснулось его лица, остатки самообладания исчезли.

Его губы, голодные, жестокие, беспощадные, прижались к ее губам. Неутолимый инстинкт обладания, более сильный, чем любые доводы разума, охватил его. Он хотел прогнать все мысли о Эрве де Бурмоне из ее головы и сердца. Хотел, чтобы она шептала его имя, молила его о ласках, кричала от радости, достигнув невероятных высот наслаждения, которое он дарил ей.

Безжалостная свирепость его поцелуя испугала Алисон не из-за неукротимого гнева, которым все еще был полон Джафар, но потому, что в этом поцелуе ощущалась боль. Его боль. Мучительная уязвимость, ранимость, неожиданно ставшая частью и ее души.

Девушка что-то тихо пробормотала, застонала и, сдаваясь, приоткрыла губы.

Джафар мгновенно понял, что она готова на все, грубо схватил ее за волосы: возмущение и чувственное возбуждение зажгли пламя в крови. Негодование на себя за то, что предал родителей, отступился от клятвы, гнев на Алисон, причину этого предательства. Ярость при мысли о том, что она любит другого. Бешенство оттого, что она сейчас отвечает ему из благодарности за спасение жениха.

Да, это всего лишь благодарность. Ужасное сознание этого, словно солью, обожгло открытые раны, неожиданно вернув Джафара к реальности. Он не собирается и не желает воспользоваться ею из благодарности. Не допустит, чтобы призрак Бурмона был третьим в их постели. Он никогда не сможет жить с собой в ладу после этого.

Сверхчеловеческим усилием взяв себя в руки, Джафар оторвался от Алисон и почти оттолкнул ее от себя. Испуганная девушка непонимающе смотрела на него. Лицо Джафара было застывшим, неподвижным, челюсти плотно сжаты, хотя дышал он слишком часто и неровно.

— Такой ты не нужна мне, Эхереш.

Жестокие слова будто обдали ее ледяной водой. Не зная, что делать, Алисон молча опустила голову.

Джафар шагнул к постели и поспешно собрал меч и бурнус.

— Джафар… что…

Джафар, не отвечая, набросил бурнус на плечи и пошел к выходу.

— Ты уходишь?

— Да.

Алисон нерешительно шагнула за ним и остановилась.

— Но куда ты идешь?

— Переночую со своими людьми! Я внезапно обнаружил, что и у меня есть совесть!

— Гости? Этот варвар заявляет, что мы должны считать себя его гостями! — пробурчал престарелый француз, силясь подняться с постели.

— Дядя, пожалуйста, лежи спокойно. Не стоит так расстраиваться.

Алисон пощупала лоб Оноре, проверяя, нет ли жара. Но лоб был холодным. По-видимому, раны заживают. Да и сам Оноре говорит, что спокойно провел ночь.

Не то что она. Алисон металась и ворочалась не в состоянии заснуть, не в силах отделаться от бури эмоций и чувств, охвативших ее. Так много случилось за последние несколько часов! Оказалось, что дядя в плену, а Эрве жив. Алисон узнала о неожиданном милосердии Джафара. И еще одно случилось вчерашней ночью — самое страшное, самое обидное и горькое — Джафар отверг ее…

И что самое невероятное, Джафар ушел, предоставив шатер в ее распоряжение. Алисон впервые со дня похищения пришлось спать одной, и девушка в невыразимом испуге обнаружила, что ей не хватает его тепла, его сильных рук, какой-то особой надежности, ощущения безопасности. Без него она чувствовала себя такой одинокой!

Расстроенная и смущенная необъяснимыми сердечными порывами, Алисон наконец провалилась в тревожный сон и пробудилась на рассвете, в таком же смятении, как несколько часов назад, когда Джафар в ярости выбежал из шатра. Пытаясь справиться с волнением, Алисон отправилась проведать дядю и обнаружила, что он уже пришел в себя. Оноре с восторгом встретил новость о том, что Эрве жив, но при этом нисколько не смягчился и продолжал бушевать, понося проклятых дикарей. Оказалось, что Джафар уже успел поговорить с дядей и пригласил его погостить в своем доме в горах. Дядя пришел в страшное негодование.

— Но, конечно, пришлось согласиться, — ответил он. — Вряд ли в моем положении можно было отказаться. Не так я глуп, чтобы вызвать на поединок этого негодяя, особенно сейчас, когда я так болен…

И, взмахом руки указав на повязки, продолжил:

— Да и вообще. С такими, как он, лучше не спорить.

— Ты совершенно прав, — поспешно заверила Алисон, но Оноре был слишком взбудоражен, чтобы обращать внимания на ее слова.

— Подумать только, придется уезжать сейчас, сегодня утром! Он сказал, что это необходимо для нашей же безопасности, поскольку в любую минуту приходится ждать нападения. Чушь! В жизни не поверю!

Алисон, однако, была не столь легкомысленна, хотя сомневалась, что охрана пленников была главной причиной, из-за которой Джафар так поспешно велел племени сниматься с места и уходить в торы. Правда, он вышел победителем в последней битве, но теперь племя может стать легкой добычей в случае внезапного нападения врага.

— Думаю, он прав, дядя. Если начнется бой, мы окажемся в самом центре огня.

Оноре презрительно фыркнул:

— Возможно, но представь себе, какое лицемерие: этот дьявол называет нас своими гостями!

— Знаю, — кивнула Алисон и погладила его по щеке. — Но это лучше, чем быть его пленниками. С нами неплохо обращаются, особенно если учесть, что мы его враги. Он мог бы держать нас в оковах, пытать или даже убить.

И, внезапно осознав все только что сказанное, Алисон изумленно покачала головой. Какая ирония в том, что именно она защищает Джафара и его право держать их в заложниках! Но она не могла заставить себя осуждать этого человека. Почти благоговейное восхищение его великодушием затмевало все горькие чувства, которые она испытывает из-за того, что Джафар держит ее в плену. И, вместо того чтобы протестовать, Алисон была готова опуститься на колени и благодарить его за спасение Эрве.

Кроме того, теперь она знала, что всякое сопротивление бесполезно. Как обычно, у нее нет иного выбора. Приходится подчиниться.

— Во всяком случае, — сказала она дяде, — тебе будет спокойнее в горах, подальше от жары.

— Да лучше всего я чувствовал бы себя на французской земле! — рассерженно отпарировал Оноре, но, осекшись, недоуменно нахмурился.

— Что я говорю? Какое право имею жаловаться, когда ты все это время мужественно переносила плен?

Он неловко потянулся к руке племянницы.