Женский приговор - Мария Воронова

– И?

– Ира, скажи, пожалуйста, если бы решалось, жить тебе или умереть, ты бы сидела с непроницаемой физиономией, будто смотришь очень скучный фильм? Стала бы терпеть такой куль с говном на адвокатском месте? Это же в чистом виде иллюзорное участие, а подсудимый терпит! Почему?

– Почему?

– Да потому что ему это выгодно, больше шансов выиграть апелляцию.

– Логично.

– Ну а я тебе что говорю? Если бы эта квашня Полохов хоть как-то шевелился, вякал бы хоть через два на третье, Мостового еще можно было бы понять. От добра добра не ищут, лучше плохой адвокат, чем никакого. Но Полохов и так никакой, что он есть, что его нету.

Ирина кивнула. Сейчас ей было все равно. Счастье кончилось, утекло в песок, и неизвестно, когда вернется. Валерий уже оделся, ему осталось только внимательно осмотреть себя в зеркале на предмет улик любовной связи, а потом он уйдет, оставит свою «Иринушку» наедине с тоской.

– Если бы твой подсудимый был ни в чем не виноват, он бы у тебя блажил на весь суд, требуя замены адвоката, – продолжал Валерий, вертясь перед зеркалом, как девушка, – но он понимает, что хороший защитник посоветует ему признаться и сохранить жизнь, поэтому он бережет своего плохого как козырь для апелляции. Почему-то он думает, что качество защиты кого-то волнует в этой жизни. Психопатическая логика, кстати, тоже симптом.

Валерий надел куртку, повязал шарф и крепко взял ее за плечи:

– Ира, Мостовой виновен.

– Сомневаюсь, – буркнула она.

– Ладно. Тогда подумай о том, что этот процесс имеет колоссальное общественно-политическое значение. Что важнее – жизнь одного серийного убийцы или судьбы миллионов детей, которые пойдут по ложному пути и погибнут?

– Валерий, ты пьян?

– Не остри. Мостовой – рокер, представитель движения, глубоко чуждого нашему народу…

– Если оно глубоко чуждо, что ж так хорошо приживается?

– Потому что это зараза, Ира, а она всегда хорошо приживается. Как грипп: один кашлянул – весь коллектив заболел, но не весь выздоровел. Осуждение Мостового станет хорошей прививкой против этой заразы.

Оставшись одна, Ирина так захотела выпить, что стало страшно. Она открыла холодильник, достала мускат – там еще оставалась почти половина. Пожалуй, этого будет мало, потому что напиться тянет до отключки, так, чтобы не помнить, что счастье опять откладывается. Нужно забыть, смыть вином это мерзкое чувство Каштанки, которой дали проглотить кусок мяса на веревочке и тут же выдернули его назад.

Одевшись наспех, сдернув с вешалки старую куртку, в которой ездила с сыном кататься на лыжах, Ирина побежала в винный – до закрытия оставалось совсем немного. И наплевать, что магазин рядом с домом и она уже один раз покупала тут вино, главное – успеть, потому что боль невыносима.

Перед прилавком была небольшая очередь из разномастных мужиков: один в плаще и порыжелой шляпе, видно, бывший интеллигент, другой в вязаной шапочке с узором, и еще один был в пальто и нутриевой шапке. Разные люди, но с трогательным единодушием брали портвейн, известный в народе как «Три топора». Продавщица, та самая, что и в прошлый раз, двигалась быстро, расторопно, кокетничала с покупателями, шутила и смеялась клокочущим смехом курильщицы. Когда подошла очередь Ирины, она кивнула ей и улыбнулась заговорщицки, будто подружке.

Ирина вдруг увидела грязный мраморный пол, липкий прилавок, ощутила тяжелый запах алкогольных паров и, самое страшное, представила себя саму: неприбранную, опухшую от боли разочарования, в старой болоньевой куртке и лыжной шапочке.

– Что вам? – переспросила продавщица с раздражением.

– Пачку сигарет дайте.

– Какие?

– «Родопи».

– Закончились.

– Извините. – Ирина улыбнулась и вышла на улицу. Загазованный ленинградский воздух после спертой атмосферы магазина показался необыкновенно свежим.

Вернувшись домой, она вылила в раковину остатки муската.

Всю ночь она не сомкнула глаз, то ложилась, то вскакивала и ходила по квартире, плакала без слез, – отчаяние не давало им пролиться. Около шести утра Ирина сообразила, что надо тщательно накраситься и продуманно одеться: после дня, проведенного вместе, Валерий должен увидеть ее красивой и неприступной. Она долго стояла под душем, потом укладывала волосы и наносила легкий макияж – после бессонной ночи руки слушались плоховато. В последний момент обнаружилось, что юбку надо отпарить, пришлось доставать утюг и марлю, а потом возвращаться с первого этажа проверить, не забыла ли она этот утюг выключить. Каждый раз Ирина выключала и каждый раз боялась, что забыла, поэтому не любила гладить.

К счастью, автобус как раз подходил к остановке, и оказался он, везение так везение, желтым «Икарусом» с «гармошкой». Все же в нем посвободнее, хоть можно дышать.

Ирина почти бежала к зданию суда, радуясь, что до начала заседания остается еще несколько минут поговорить с Валерием: извиниться за вчерашнюю вспышку, а главное, услышать, что он ее любит и очень скоро на ней женится. «Осталась пара дней, – подумала она весело, – ладно, чуть побольше. Заслушаем экспертов, дядю с заколкой, потом судебные прения, последнее слово подсудимого, и все. Удалюсь для постановления приговора. Сделаю все как надо, а дальше? Станем ждать, когда неизвестный покровитель выполнит обещание и повысит Валерия?»

Что-то очень грустное и тягостное должно было сейчас прийти в голову, но не успело, потому что во внутреннем дворике Ирину поджидала группа родственников погибших девушек.

– Ирина Андреевна, можно вас на одну минуту? – спросил худощавый человек в массивных роговых очках, отец первой жертвы.

Ирина постаралась улыбнуться, но в глубине души встревожилась.

– Мы стараемся держаться вместе, – сказал отец смущенно, поправив очки, – как-то сблизились во время процесса, ну сами понимаете…

– Да, конечно.

– Нам очень тяжело, – он снял очки и, близоруко щурясь, стал тщательно протирать их носовым платком, – и мы ходим на суд для того, чтобы увидеть, как убийца наших детей будет наказан. Но нам не станет легче, если расстреляют невиновного человека.

– Простите?

– Может, вы щадите наши чувства, или я не знаю, как там у вас заведено, но если хороший парень погибнет из-за ложного обвинения, это станет для нас не утешением, а новым ударом.

Ирина завороженно смотрела, как он с яростью протирает стекла, рискуя выдавить их из оправы.

– Мы не хотим, чтобы вы думали о нас, – сказала женщина с короткой стрижкой, вспомнившая о фарфоровой статуэтке, – что мы жаждем возмездия и всякое такое. Когда будете принимать решение, считайте, что нас нет, не учитывайте наших чувств.

– Спасибо, – с трудом произнесла Ирина.

Наташа с Надеждой Георгиевной уже ждали под дверью ее кабинета. Они не сочли нужным поздороваться, но директриса, поджав губы, взглянула на часы с таким видом, будто Ирина была записной двоечницей и прогульщицей.