Таинственный возлюбленный - Джулия Сеймур

утверждал, что этот новый король — силач, запросто валит любого конюха и лучше всех играет в барру[77]. А тут, в ложе, она увидела обрюзгшего толстого человека, больше похожего на какого-то заштатного придворного, чем на короля.

Но вот люстру снова потушили, и спектакль начался. На сцене творилось нечто невообразимое. Герцогиня, игравшая Энредадеру, безбожно кривлялась, путала слова и двигалась не в такт. К удивлению Клаудии, в роли Эспаданьи, мрачного разбойника с черной бородой, она узнала надменного графа Аланхэ, который сегодня выглядел на подмостках и вовсе дурачком. Но зал неистовствовал. К середине пьесы Клаудии стало и скучно, и стыдно смотреть на такое откровенное издевательство над зрителями.

«Пожалуй, герцогиня уж чересчур откровенно усердствует в своей неприязни», — подумала девушка и, скучая, стала неторопливо рассматривать сидящих в зале.

Глаза ее уже давно привыкли к темноте, и она с любопытством изучала людей, которых видела всего дважды во время своих кратких посещений двора в Мадриде. Но дона Мануэля Годоя, к ее великому сожалению, нигде не было видно. Разочаровавшись и в то же время не желая признаться себе в причине этого разочарования, Клаудиа положила на бархат барьера обнаженные руки и решила мужественно дожидаться окончания происходящего на сцене фарса.

И вдруг ее щеку что-то буквально обожгло. Девушка слегка повернула голову и боковым зрением увидела человека, стоявшего прямо под самой ложей, в которой сидели они с герцогом Осунским. Отвернуться от этого взгляда не было сил. Девушка медленно, словно ища положенный на барьер веер, оглянулась, и ее глаза наткнулись на открыто направленный на нее горящий взгляд дона Мануэля.

— Мне… Мне нужно выйти… — прошептала она, сама не понимая, что говорит. Маркиз Пеньяфьель, взявший себе за правило никогда и ничему не удивляться и относившийся к Клаудии почти как к дочери, спокойно спросил:

— Вас проводить, мадмуазель Женевьева? — Ему тоже было неимоверно скучно, и он тоже был не прочь покинуть зал.

— О нет, благодарю, дон Хирана. Я скоро вернусь.

«Что ж, такая ерунда и в самом деле кому угодно надоест», — подумал маркиз и принялся грустно разглядывать гипсового амура в одном из углов сцены.

Клаудиа вышла из ложи, не понимая, где она и куда идет. То же самое чувство отрешенности от всего мира, что наполняло ее, когда она бродила по долине Сан Исидро, вновь охватило девушку и, держась за стену, она шла куда-то по слабоосвещенному коридору. Вдруг из-за поворота появился величественный малиновый силуэт, который надвигался на нее, словно неотвратимое видение. Судя по всему, это был один из опоздавших высоких гостей герцогини. Увидев перед собой бледную, опирающуюся на стену женщину, он протянул руку, словно желая поддержать ее.

— Сеньоре дурно?

— Нет, — пролепетала Клаудиа и подняла глаза.

Вздох ужаса едва не сорвался с ее губ — над ней, склонившись в изящном поклоне, стоял сам дон Луис-Мария де Бурбон-и-Чинчон кардинал де Вальябрига, собственной персоной…

Интермедия

На 11 марта 1801 года в Мадриде на арене Пуэрта-де-Алькала была назначена большая коррида с участием самых известных тореро Испании: Педро Ромеро и Пепе Ильо. Город пребывал в необычайном возбуждении. Утром прославленные матадоры должны были убить восемь быков, привезенных из Хихона и Брисеньо, а во второй половине дня еще восемь, принадлежавших Хосе Габриэлю Родригесу из Пеньаранда-де-Бракамонде.

Пепе Ильо, уже более двадцати лет блистающий на аренах Испании, являлся столь же давним, сколь и постоянным соперником и другом Педро Ромеро. Эти тореадоры представляли собой два совершенно различных стиля. Педро Ромеро — высокий, сильный, геркулесовского сложения человек, воплощал собою безукоризненно отточенную манеру ведения боя. За всю свою многолетнюю практику он ни разу не позволил быку даже задеть себя. В самые опасные мгновения всегда умудрялся сохранять расчетливость и невозмутимость, двигался стремительно, точно и безошибочно. Пепе Ильо — невысокий и физически не столь мощный — напротив, отличался несколько небрежной манерой ведения поединка. Однако его безрассудство и артистизм завоевали сердца большинства испанцев; недаром они и звали его так нежно. Одержимо мечтающий о славе, он давно уже стал в глазах публики тореро номер один. Двадцать четыре раза попадал он на рога быку, тринадцать раз его уже считали мертвым. Но каждый раз он воскресал, словно Феникс, и снова выходил на арену. Испанцы буквально боготворили своего любимца. Если коррида с его участием устраивалась в будние дни, люди бросали работу, а если в воскресенье — не выходили на работу до вторника, обсуждая каждую его «веронику», каждую «наварру»[78].

В тот понедельник, 11 марта, весь Мадрид находился в необычайном возбуждении. Накануне корриды, в воскресенье, Пепе Ильо лично отправился верхом в Арройо Аброньигаль посмотреть на закупленных быков. Там ему особенно приглянулся один темно-рыжий великан с торчащими в стороны рогами. Этот бык был доставлен из Пеньаранда-де-Бракамонде и носил кличку Бородач. Пепе Ильо выбрал его на вторую половину дня. В это время на арене, согласно старинному обычаю, орудовали шпагой два идальго, которых поддерживали опытные пикадоры, капеадоры и бандерильеро. Так всегда разогревали публику накануне настоящей, большой корриды. Сегодня же ожидалось выступление знаменитостей.

Трибуны были уже заполнены, когда в свою ложу прибыли Их Католические Величества король Карлос Четвертый и королева Мария Луиза. Кроме них в тот знаменательный день посмотреть корриду собралось более пятидесяти тысяч. Множество пестрых нарядов, слепо копировавших костюмы мачо и мах, смешивались с мундирами царедворцев, послов и офицеров; корсажи, широкие юбки и шали дам, чьи тона лишь слегка приглушались прозрачными черными и белыми мантильями, слепили глаза в беспощадно сияющем солнце. С трибун повсюду свешивались красно-желтые полотнища знамен и дорогие ковры. В воздухе гудел несметный хор голосов, торжественно шелестели веера, порхавшие в ловких женских руках, словно бабочки.

При появлении Их Католических Величеств со всеми отпрысками и родственниками правящего дома торжественно зазвучали фанфары, и народ на трибунах почтительно опустился на колени, приветствуя короля и королеву рукоплесканиями. Наконец, королевские особы заняли места в ложе, украшенной гербами дома Бурбонов, после чего вновь зазвучали фанфары, и ворота распахнулись.

Теперь внимание публики мгновенно переключилось на арену. Через широко открытые ворота выехал альгвасил во главе куадрильи[79] тореро, одетых в облегающие костюмы. Это были матадоры с обнаженными шпагами, за ними двигались бандерильеро с короткими пестро разукрашенными палками, имеющими на концах крючки, капеадоры с пурпурными плащами, конные пикадоры с длинными пиками, а позади процессии ехала ярко размалеванная запряженная мулами телега, предназначенная для вывоза с арены убитых быков.

Потом началось само невероятно волнующее действо. Бык выходил за быком, тореадор