Опаленные страстью - Марша Кэнхем

— Вы знали шифр? — спросил Эмори.

— Если бы даже знал, не признался бы, — ответил Энтони. — Здесь все слишком возбуждены.

Аннели посмотрела на Бэрримора. Он не выглядел возбужденным — напротив, лицо его было непроницаемым. Он лишь потирал большим пальцем средний, на котором носил кольцо, пока оно не исчезло.

Аннели стало не по себе. Сколько раз она выдела это кольцо, сверкающее на солнце или при свете свечи! Оно перешло к нему от деда по материнской линии, вместе с небольшими поместьями и титулами. Эшвортский наследник. Не многие знали об этом его титуле. Но мать Аннели, прочившая ей Бэрримора в мужья, без конца перечисляла ей все его титулы. Внезапно Аннели бросило в жар. Она вспомнила, как сказала однажды, что на кольце у Бэрримора изображен волк, а потом оказалось, что это лиса — элемент, редко используемый в фамильных гербах. Бэрримор не терял кольца. Он намеренно снял его. На борту «Интрепида» он уверял, что знает только деловой французский, но Энтони только что сказал, что маркиз работал с кодированными депешами. По дороге в Грэйвсенд, в карете, у нее возникли подозрения по этому поводу, но Бэрримору удалось их рассеять. Несколько минут назад он пытался привлечь внимание к Уэстфорду, а потом хладнокровно застрелил Рэмзи. Зачем? Чтобы мертвый полковник стал козлом отпущения?

Она подняла глаза и встретилась с ним взглядом. Он догадался, о чем она думает, и она тоже прочла его мысли. Это был он. Лис. Ренар.

Аннели перевела взгляд на Эмори, но он в это время разговаривал с Уэстфордом. Энтони склонился над столом, наливая в бокал бренди, и заслонил капитана, а Бэрримор уже был рядом с ней. Он сжал ее руку, и что-то острое впилось ей в спину, прорезав куртку.

— Одно слово, — пробормотал он, — и я вам проткну позвоночник. Проведете остаток дней в инвалидной коляске.

Она проглотила рвавшийся наружу крик. Его лицо было всего в нескольких дюймах от ее лица, зеленые глаза голодно блестели.

— П-почему? — выдохнула она. — Почему? Вместо ответа он сильнее надавил ей на спину.

— Попросите разрешения выйти. Скажите, что плохо себя чувствуете или еще что-нибудь. Мы должны отсюда уйти. Не пытайтесь противиться мне. Я убью вас, а потом вашего любовника. Мне теперь нечего терять, мисс Фэрчайлд, поверьте.

Он был совершенно спокоен, только судорожно сжимал ее руку. Она перевела взгляд на четырех мужчин в конце стола. Им даже в голову не могло прийти, что у них на глазах разыгрывается драма.

— П-простите, — прошептала Аннели.

Никто не повернулся. Не посмотрел на нее. Она почувствовала, как лезвие впивается в тело, в горле пересохло.

— Извините за беспокойство, капитан, — голос Аннели дрогнул, — можно выйти на палубу глотнуть свежего воздуха? Здесь очень душно, мне… мне нехорошо.

Мэтленд мгновенно вскочил на ноги — Простите, мисс Фэрчайлд, нашу невнимательность. Сейчас вас кто-нибудь проводит.

— Признаться, мне самому жарковато, — сказал Бэрримор, — и я охотно провожу мисс… если, конечно, никто не возражает.

Эмори поднял голову, и озабоченность на его лице сменилась кривой ухмылкой.

— Если Аннели согласна, я тоже не возражаю.

— Вы не можете возражать, молодой человек, — сухо напомнил ему Мэтленд, — поскольку я еще не решил, как с вами поступить.

Эмори шутливо поклонился и подошел к двери, чтобы открыть ее Аннели и Бэрримору.

Аннели двигалась на ватных ногах. Она надеялась, что Эмори услышит бешеный стук ее сердца, но он в это время прислушивался к разговору Уэстфорда с капитаном.

Они вышли на яркий солнечный свет, и Бэрримор повел ее вниз, к маленькому трапу, ведущему к главной оружейной палубе. Трап был неудобным, и она знала, что Бэрримору трудно будет идти за ней затылок в затылок и он вряд ли вытащит нож на виду у солдат и матросов, которых здесь было полно. У пушки стояли члены команды. Она может притвориться, что споткнулась, потеряла равновесие, закричать…

— Даже не думайте, — предупредил он ее. — А то будет еще одна невинная жертва.

— До чего же вы жалки, сэр, — сказала она.

— А ты шлюха, правильно сказал Рэмзи. И на редкость изобретательная. Ты преуспела в любовных играх, даже меня повергла в шок, когда я на днях возвращался в каюту, а ты лежала с раздвинутыми ногами на столе и стонала от удовольствия каждый раз, когда он в тебя всаживал.

Она остановилась и повернула голову.

— Вы видели нас?

— Случайно. Я думал, твой любовник на палубе, пытается вывести корабль в тумане, а ты рядом с ним.

— Вы вернулись, чтобы украсть бумаги.

— Он не выполнил приказа, не уничтожил депеши. Они были уже возле трапа. Солнце клонилось к западу, пробиваясь через облака, бросая на палубу последние багровые лучи. В воздухе пахло солью и рыбой. Аннели поскользнулась, но он не дал ей упасть и, когда они спустились вниз, потащил ее к продольному мостику. До свободы было не больше двадцати футов. Аннели не собиралась приносить себя в жертву королю и родине, но понимала, что нельзя дать Бэрримору уйти. Отцы, сыновья, братья, любимые погибли в борьбе, вспыхнувшей с новой силой и длившейся целых сто дней после побега Бонапарта с Эльбы, а Бэрримор помог Бонапарту бежать. Использовал Эмори Олторпа, потом бросил его на растерзание волкам, и если бы Аннели в то утро не вышла прогуляться по берегу, великий обман, который ей открылся теперь, так и остался бы тайной.

Она посмотрела на мачту, на паруса, игравшие с ветром, и на память пришли кем-то сказанные слова: «В такой день и умереть не жалко».

— Шевелитесь, — приказал он ей на ухо.

— Сначала скажите, почему вы так поступили? Вы богатый и знатный, а пали так низко!

— Будь у нас впереди месяц, я, возможно, и объяснил бы свои мотивы, но у нас всего несколько минут. Скажу лишь, что все богатство, приписываемое имени Перри, — иллюзия. Мой отец промотал свое состояние, играл в азартные игры. Все его поместья собирались продать за долги.

Она остановилась и повернулась к нему.

— Вы продались врагам своей страны?

— Попробовали бы вы обойтись без денег несколько лет и тогда поняли бы меня. Я не собирался продаваться врагам моей страны. Все началось достаточно невинно: несколько сотен фунтов здесь, несколько там — за информацию, которую не составляло никакого труда раздобыть. Когда ты молод и глуп и винишь весь мир в своих бедах, ты готов продать душу дьяволу, и он держит тебя за грудки, держит крепко, от него не вырвешься. В конце концов я это понял, но пути назад не было. «Беллерофонт» должен был стать моей последней интригой, ну а потом Америка, страна больших возможностей. Я искренне надеялся, что ты поедешь со мной, — сказал он. — Из тебя вышла бы прекрасная графиня. Олторп никогда не восстановит свое доброе имя. Боюсь, что и Уэстфорд тоже.