Дело «Трудовой Крестьянской партии» - Олег Борисович Мозохин

Приведенные законодательные постановления советского правительства и руководящее положение передовой «Правды» не оставляли сомнения в том, что нарушение революционной законности не может быть оправдано никакими соображениями, в том числе и соображениями целесообразности, что выполнение директив советской власти предполагает выполнение ее законов и исключает их нарушения.

Учитывая выход Постановления ЦИК и СНК СССР и обращение ЦК ВКП(б), осужденный по делу «ТКП» Л.Н. Юровский из Суздальского политизолятора ОГПУ отправил 4 июля 1932 г. прошение в Коллегию ОГПУ, а в копии – в ЦК ВКП(б) И.В. Сталину и в СНК СССР В.М. Молотову о пересмотре дела.

В нем он писал, что ему было предъявлено обвинение во вредительстве, а затем в принадлежности к контрреволюционной организации «Трудовая Крестьянская партия». В своих показаниях он признал себя виновным и постановлением Коллегии ОГПУ от 26 января 1932 г. приговорен к лишению свободы сроком на 8 лет.

Далее он сообщал, что «вопреки данным мною показаниям, я никогда не принадлежал ни к какой контрреволюционной партии, группе или группировке и не имел иных сведений о таких группировках, кроме тех, которые я мог получить из советских газет. Из членов ЦК ТКП, – в состав которого я якобы входил вместе с 7 другими лицами, как сказано в моих же собственных показаниях, – я одного (а именно, А.Г. Дояренко) вообще никогда не видел до 11 февраля 1932 г., когда я был отправлен вместе с ним в Суздальский Политизолятор, а ряд других (А.В. Чаянова, А.А. Рыбникова, Н.П. Макарова и П.А. Садырина) встречал в течение последних пяти лет до ареста два-три раза»[394].

До ареста не слышал фамилий Чарновского, Куприянова, Ризенкампфа, упоминаемых в своих показаниях. С Рамзиным познакомился только в камере № 35 Внутренней тюрьмы ОГПУ в сентябре 1930 г.

В заключение своего прошения он писал, что остается верным слугой советской власти, независимо от того, что его постигло и что ожидает в будущем. «Дело социалистического строительства мне дорого, хотя мне и не дана больше возможность участвовать в нем. И, хотя я выброшен из социалистического общества, я радуюсь его успехам и желаю ему новых успехов в нынешних советских границах и вне этих границ.

Но я не могу скрыть и известную горечь. Я не приписываю себе, правда, никаких заслуг. Если я принимал участие в осуществлении некоторых крупных мероприятий, то это происходило лишь потому, что партия и правительство привлекали меня к работе, я же только проводил свою работу на основе планов, исходивших от ЦК ВКП(б) и Советского Правительства. Но я работал упорно и преданно, и это видели те лица, под руководством которых и вместе с которыми протекала моя деятельность, многие из них находятся в составе правительства и по сей день»[395].

17 ноября 1932 г. из Суздальского политизолятора и Н.Д. Кондратьев направил председателю Коллегии ОГПУ В.Р. Менжинскому, а в копии генеральному секретарю ЦК ВКП(б) И.В. Сталину, председателю СНК СССР В.М. Молотову и председателю ЦИК СССР М.И. Калинину заявление.

Вначале он, как и Юровский, описал суть своего дела. После чего заявил, что все его показания, которые он дал во время следствия, от начала и до конца не соответствуют действительности. Он писал, что никогда не принадлежал к «Трудовой Крестьянской партии», не принадлежал к группе или кружку лиц, которые пытались создать эту партию. «О том, что существует «Трудовая Крестьянская партия» и я являюсь ее руководителем, впервые узнал от следователя по моему делу Я.С. Агранова»[396].

Всех лиц, которые помимо него числили в составе т. н. ЦК «ТКП», он знал исключительно на личной почве, с большинством из них совместно преподавал в Тимирязевской сельскохозяйственной академии и работал в различных советских учреждениях. С некоторыми из них за последние три года перед арестом встречался чрезвычайно редко и совершенно случайно. Никогда ни с кем не обсуждал деятельности т. н. местных групп «ТКП» и не имел о них никаких сведений.

Далее он писал: «Никогда не было у меня на квартире заседаний какой-либо к-р. организации. В частности, никогда не было того к-р. совещания, на котором бы проф. Юровский делал сообщение о своем свидании с Милюковым в Париже и о готовящейся интервенции. Не слышал я об этом свидании ни лично от него, ни от других лиц.

Ни с кем и никогда не намечал состава будущего антисоветского правительства, никому не давал согласия возглавлять таковое или участвовать в нем.

Никогда не вел никаких политических переговоров с Пальчинским и ничего не слышал от него ни об инженерном центре, ни о готовящейся интервенции. Во всю свою жизнь видел Пальчинского не более 3-х раз и всегда в официальной обстановке. Последний раз видел его ровно за 8 лет до моего ареста.

За всю свою жизнь никогда не был знаком с Рамзиным и никогда не видел его. Не участвовал ни в каких к. р. совещаниях с ним, не вел ни лично, ни через посредников никаких и в том числе никаких к-р переговоров с ним. Никогда и не одного слова не слышал о какой-либо к. р. организации Рамзина, в частности, ничего не слыхал об этом и от проф. Чаянова. О существовании инженерного центра, а потом промпартии и своих связях с ними впервые услышал от следователя Я.С. Агранова»[397].

Кондратьев писал, что был знаком с Громаном, Базаровым, Сухановым, Фалькнером, встречался с ними, но никогда ни с кем не обсуждал вопросов о создании какой-либо организации. Об организации меньшевиков во главе с Громаном и Сухановым и о своем блоке с ними также впервые узнал от следователя Я.С. Агранова. Не участвовал в контрреволюционных совещаниях по вопросам работы в Красной армии. До ареста ничего не знал о том, что участвовал в подготовке вооруженного восстания против советской власти и в организации повстанческих отрядов. Также не слышал, что повстанческими отрядами руководили Дояренко и Садырин. Не знал, что последний стягивал под видом сельскохозяйственных машин оружие из-за границы. Никогда не вел разговоров о терроре против деятелей советской власти и не занимался шпионажем. Все это Кондратьев впервые узнал от следователя М.И. Гая.

«Утверждая отсутствие за собой преступления, этим я не утверждаю, что я непогрешим, что не было грубых ошибок в моих прежних идеологических воззрениях. Эти ошибки у меня были, их было много. Они являются моим несчастьем, но они не являются моими преступлениями, не являются они и теми преступлениями, за которые я осужден»[398].

Кондратьев считал, что события, которые переживает СССР, грандиозны. В этих условиях далеко не всякий