В прорыв идут штрафные батальоны - Евгений Погребов

— Логично, — согласился Павел.

— А что это дает? — словно размышляя вслух, проговорил Махтуров. — Допустим, вычислим убийцу. Что дальше? Кто признается, что видел и не доложил?

— Со свидетелями проще. Найдем желающих, простимулируем покаяние.

— Есть чем? — загорелся интересом Огарев, почувствовав в его словах недосказанность.

— Есть, — Павел посмотрел на Имашева. — Иди постой пока на часах. Никого не пускай.

Ординарцу всего знать не следует.

— А что говорит Андрианов? — Махтурова одолевали сомнения. — Почему мы вообще этим делом должны заниматься. Есть особый отдел. Пусть ищут, ведут следствие.

Выпроводив Имашева за дверь, Павел подержал паузу. Посвящать в подробности разговора с Андриановым даже Махтурова он не хотел.

— Андрианов мне открытым текстом дал понять, что выявить Виновника гибели Сачкова должны мы. В наших интересах, чтобы признательные показания были получены в роте. И неважно, как мы их получим. Можно обещать чистые документы. А вот если у кого-то прояснение памяти случится в кабинете у опера, а это случится обязательно, то все мы с вами останемся ни с чем.

— За документы охотники повспоминать найдутся обязательно. Это уж точно.

— Николай, если поработать с Кнышом, как думаешь, сможет он показать на Штыря?

— Думаю, он с большим удовольствием покажет на меня или на тебя.

— Такую вероятность тоже исключать нельзя. Еще неизвестно, что на уме у особистов. Куда Андрианов захочет повернуть дело.

— Обязательно на Штыря надо? — спросил Огарев. — Проще на любого убитого дело повесить.

— На убитого слишком просто. Думаю, Андрианов и без нашей помощи легко это может сделать. Нужен настоящий.

— Но убийца и правда может быть убит или ранен. Почему мы думаем, что он живой?

— Может. Но в этом должна быть стопроцентная уверенность. Номер с туфтой не пройдет. Они и сами туфтить умеют. Николай, кто-нибудь из окружения Ростовского у тебя остался?

— Кисет.

— Вот с Кисетом и начинай работу. Огарев, покопайся во взводе Ведищева. Попробуй выяснить, кто с кем из уголовников на ножах. Их рук это дело.

— И все-таки я не понимаю, — продолжал недоумевать Махтуров. — Почему особому отделу не закрыть это дело тихо-мирно. Балтусу оно тоже вряд ли нужно. Списали бы в невосполнимые потери, как раньше, и концы в воду. Что-то тут не так Кому-то это нужно.

— Нам надо быть готовыми к любому ходу развития событий. Вариант первый: мы находим настоящего убийцу. Вариант второй: готовим липу. Мы должны опережать в своих действиях особый отдел.

Был у Павла и запасной вариант — Балтус.

Батальон выходит в тыл.

Вновь узкая лесная дорога. Могучие сосны и ели справа и слева. День хоть и серенький, без солнца, но мягкий, теплый. Солдаты идут вольно. Накормленным и отдохнувшим, дорога в тыл им в охотку.

Вскоре после выступления из Маленичей встретились на противоходе с пехотным полком, направлявшимся под Никольское. Полк двигался колоннами побатальонно на смену штрафникам. Фронтовой полк после переформировки: большинство солдат в необмятых в носке шинелях, тощенькие вещмешки за плечами. Все в касках, надвинутых на ушанки. Лица молодые. Новобранцы.

Идут с полной боевой выкладкой. Обвешаны автоматами, дисками, брезентовыми подсумками. И, видно, не издалека. Не успели примориться. Завязывают оживленный обмен репликами со штрафниками. Слышать о них слышали, а видеть не приходилось. Знают, что штрафников в самое пекло бросают и сами туда идут. Тревожатся.

— Эй, славяне, как там? — Худенькое птичье лицо под каской обращено к напарнику пулеметчика Литовченко, большому охотнику до зубоскальства.

— Каком кверху! — с готовностью отзывается тот. — А чего мамино молоко на губах не отер, воин, мать твою в душу?!

— Плохая примета, бякиш-мякиш, — ворчит Имашев. — Людям хорошего желать надо, плохое слово нельзя.

— Перебьются! Дорогу им пробили, чего еще надо? — отмахивается балагур. — Анекдот в тему, мужики. Вася Теркин возвращается на передовую…

К месту расположения батальона, отмеченного на картах как лесоповальный пункт и лесозавод, добрались во второй половине дня. Глухая лесная глубинка, обойденная войной, боев здесь не было. И до штрафников, судя по количеству землянок и укрытий для автомобильной и тракторной техники, стоял полк тяжелой артиллерии.

Теперь здесь было пусто. О прежних обитателях напоминала только прибитая к сосне стрела — указатель «Хозяйство Щелинцева».

Землянки, конечно, по бытовому обустройству далеки от немецких блиндажей. Мелкие, неказистые, полы и стены земляные. В той, которую определил себе под постой Колычев, из удобств — топчан и стол, грубо сколоченные из неструганых досок

Закончив размещение взводов, Павел направился в штаб. Сдал Боровицкому представления на штрафников и ставшую ненужной топографическую карту. Взамен получил план проведения занятий, затасканные книжки уставов БУП, ИУП и караульной службы, являющиеся как бы пропуском к перерыву между боями. Собрался уходить, как его окликнул пожилой старшина — писарь, окончивший печатать на машинке очередной лист бумаги.

— Медаль «За отвагу» вам полагается, товарищ старшина. Вот взгляните, — он протянул ему стопку наградных листов. — Сегодня и отправим. Комбат приказал не задерживать.

Перебирать наградные листы Павел не стал, взял в руки общий список награжденных, написанный рукой Балтуса. Штрафников в нем не было, только лица постоянного состава. Открывался список фамилиями командиров, представленных к награждению орденом Красного Знамени.

Капитан Корниенко, капитан Сачков (посмертно), капитан Трухнин, старшина медслужбы Мамазиева.

«Не обошел, значит, комбат заслуженной наградой отважного санинструктора», — с теплым проникновенным чувством отметил про себя Павел.

Орденом Отечественной войны первой степени — капитан Харин.

Орденом Красной Звезды — капитан Упит, старший лейтенант Заброда, младшие командиры Балаевич, Кавды, Ухов, рядовой Туманов…

Не зря, выходит, Витек домой матери об ордене писал. Получит орден. Ранение у него легкое, глядишь, дней через десять и в батальон вернется.

Первым номером представленных к награждению медалью «За отвагу» значился старшина Колычев. Все еще старшина.

Сдавая Боровицкому представления на двенадцать штрафников, втайне надеялся, что комбат присовокупит к списку еще одну фамилию — его, Колычева. Ведь комбат обещал, что если он останется жив, после первого же боя представит к освобождению из батальона и восстановлению в звании. Утешился мыслью, что медаль будет получать уже не старшина, а капитан Колычев. Сознание при этом царапнуло: «Чертова дюжина!»