Кружева лжи - Анастасия Дока

«Увлекалась рисованием, любила море. Нет, не то. Не то! Ходила в музыкальную школу, на курсы психологии, играла в любительском театре, работала визажистом. Да где же эта ниточка? Отличница, умственные способности выше среднего. В школе помогала учителям следить за дисциплиной, в институте была старостой на протяжении всех лет обучения. Стоп! – Александра перестала дышать. – Умница, отличница, староста. Актриса… Разыграла всех, даже меня… – почувствовала собственную уязвлённость. – Всё продумала, подготовилась, людей наняла, маньяка придумала. Каждый шаг, каждое действие было спланировано, выверено. Что ж. Хорошо… А как насчёт импровизации?» – Она перелезла через ворота, радуясь, что высотой они сильно уступают власовским и подобралась к окну. Осторожно заглянула.

Никого.

Детектив сложила руки у лица и принялась дышать на стекло. Поверхность медленно запотевала, но вскоре стало ясно: идея неудачная. Как бы Селивёрстовой не хотелось интеллектуально унизить соперницу, а письма на замёрзшем окне оказались не самым лучшим вариантом. Буквы проявлялись и тут же исчезали, оставляя лишь неясное размытие на стекле и чувство неудовлетворённости в сердце. Отчего-то Александра почти не сомневалась, в доме Чириной так же, как в доме её собственной бабушки обязательно очень тепло: работает несколько обогревателей и всегда включена плита. Три или больше кастрюлек пыхтят вкуснейшими блюдами – иначе зачем Виталина приехала именно сюда? – пар от кастрюль создаёт нужную атмосферу для записей на окне. Маленькая Саша помнила, как рисовала на стёклах замысловатые фигуры, в ожидании обеда.

Это было чудесное время.

На этот раз детектив ошиблась. Кухня, а это окно принадлежало именно кухне, не давала нужного тепла, и буквы таяли на глазах.

Александра принялась рыться в карманах, продолжая высматривать Чирину или Римскую. Продолжая изучать обстановку.

Закипающий чайник, к сожалению, повёрнутый носом к стене без окна; накрытый на двоих стол; уютные стулья в тёмно-зелёных чехлах; лампа-цветок, озаряющая помещение; арка без двери с висящими над ней часами. Часами… Точно такими же, как в квартире Чириной. Совпадение? Интуиция подсказывала: в часах что-то есть. Возможно, они ключ к чему-то.

Задумка написать на стекле какую-либо фразу об одной из жертв рассыпалась без дальнейшей в ней надобности, и на её место тотчас пришла другая: использовать в послании увиденное.

Александра выудила из внутреннего кармана старую помаду. Она вряд ли бы стала ею пользоваться, поскольку экземпляр был подарен кем-то из клиентов и совершенно не подходил её типу внешности, да и валялся там давно забытый, видимо, с момента одного из сложных расследований, но для записей на окне помада подходила идеально. Ощущая себя победительницей и ни капли не сомневаясь в действиях, Селивёрстова написала:

«Я знаю, что хранят часы», – подумала и дописала. – Знаю так же хорошо, как и ВРАЧ».

Буквы получились непривычно размашистыми и от пробирающего холода корявыми, но читались без труда. Писать зеркально длинные фразы и сложнейшие термины Александра училась давно, по собственной инициативе, пользуясь всё тем же любимым принципом: знать и уметь всё без всяких там «по возможности». Она старалась объять необъятное и у неё неплохо получалось. На неудачах она не зацикливалась.

Те же самые строки появились на каждом доступном окне. Идею добраться до второго этажа она благоразумно отбросила. Пожалуй, впервые, действуя благоразумно и понимая, замёрзшими пальцами – и почему не взяла перчатки? – хвататься за карнизы слишком опасно. Слишком самонадеянно. И… стала ждать.

***

– Кто оставил пирог? – повторила вопрос Снежана.

– Да те, кто ухаживают за домом, пока я в городе! – нашлась Чирина и широко улыбнулась. – Надо же кому-то поддерживать здесь порядок, отгонять воров.

– Да… наверно.

– Пойдём. Нас ждёт вкусный пирог и ароматный чай.

– Вит, позвони мне на мобильный, – тихо попросила Снежана, снова наклоняясь к пакету с одеждой.

– Да ты зря беспокоишься. Найдётся телефон. Вкусный пирог и ароматный чай, – опять улыбка.

– Вит, позвони.

Снежана осматривала комнату. Сомнения по отношению к подруге такие непривычные терзали сердце и душу, буквально выворачивая последнюю наизнанку. В памяти обрывками заскользили воспоминания далёкие, чужие.

Родные.

Снежана потрясла головой, смутно осознавая, что происходящее хорошо, и внезапно налетевшая дурнота – знак вовсе неплохой.

– Снежанка? – забеспокоилась Чирина, обнимая «подругу». – Тебе плохо?

– Нет. Да…

– Присядь, – Виталина растерялась. Подобное в её планы не входило.

Снежана послушно присела, закрыла глаза и вдруг начала вспоминать. Слёзы крупными горошинами полетели вниз.

Чирина сделала пару шагов назад, совершенно теряя контроль над ситуацией:

– Э-э-э, таракан с тобой, Снежан, ты чего меня пугаешь?

– Я… прости, Вита... Виточка, прости за всё. Я… вспомнила… Прости…

Виталина побледнела. В лёгких резко закончился воздух. Сколько лет она ждала этого слова. Этого злополучного «прости». Надеялась, верила. Теряла надежду, осознавая, что никакие слова не изменят её чувств.

Заставляя себя поверить в чушь самосуда.

Или не чушь?

– Виточка, я…

Всё летело к чертям. Планы, идеи. Каждый шаг, каждое действие, каждое слово, жест. Вся картина, идеальная, прорисованная до мельчайших подробностей, разлеталась в пустоту. Пустоту, оседающую изнутри и ядом расползающуюся по внутренностям.

Виталина ненавидела Снежану и за это.

– Господи, Вита, я… мама сказала, ты пропала. Тебя не нашли, Виточка. А ведь я помню, как сидела в этом доме, в этой… боже мой, в этой самой комнате.

– В этой?

– Я рыдала ночи напролёт, умоляя тебя вернуться. Я… Виточка… Вита! Вита…  – Снежана упала без чувств.

Она лежала на кровати беззащитная и ранимая. Лучшего момента, чтобы осуществить месть и не придумать, но Чирина медлила. Смотрела на лицо Снежаны и понимала, что её саму душат слёзы. Противное ненасытное чувство жалости вновь вытесняло всё иное. Вновь вынуждало задуматься: зачем всё это надо? Не пора ли отпустить?

Сотни раз Чирина ловила себя на этой мысли и давала сотню, две обещаний довести начатое до конца, поэтому, когда просыпались сострадание и неуверенность, она избавлялась от них так, как научилась. В детстве ломая куклы, став постарше – причиняя боль. Повзрослев, начала убивать тех, кто как-то обидел, потому что только так становилось легче. Только так возвращались ненависть и жажда мщения.

– Доченька, у тебя есть я, – говорила мать. Та. Погребённая под коркой ледяного озера. – Разве тебе ещё кто-то нужен?

Мама своей любовью душила, хотя Виталина никогда не была ей родной. Но это лишь подтачивало крепнущую злость в юном сердечке, каждый раз напоминая о той, из-за кого всё произошло.