На исходе ночи - Иван Фёдорович Попов

Слушало нас несколько рабочих, а он и говорит: «Не ты ли, говорит, с Прошкой намедни из чайной выходил и от меня оба в переулок свернули? Секреты, говорит, значит, какие-то у вас есть с ним…»

— Сундук, слышите? — спросила Клавдия.

Но Сундук ответил спокойно и сухо:

— Довольно, товарищ Клавдия. Ваши доводы мы знаем. Извольте-ка прекратить дискуссию. А ты, товарищ Степан… — Сундук вдруг замолчал на полфразе, — а ты, товарищ Степан, воздержись… пока… и передай обход Тимофею, а если он не сможет, то Бескозыречному с Голутвинской мануфактуры.

Степан побледнел. Казалось, что у него вот-вот вырвется: «Значит, и ко мне уже недоверие?» Но он только яростно закусил губу.

— Недоверие всех к каждому и каждого ко всем, — продолжал Сундук, — вот что сейчас сеют между нами… И это тоже прием реакции, чтобы обессилить нас изнутри. Я вас всех прошу: будьте начеку, но и не давайте воли панической подозрительности…

И вдруг Клавдия вспыхивает:

— Сундук, где же логика? Степана вы отстраняете от работы, но те же основания должны бы быть и для Павла… Либо нет провокатора, тогда ни того, ни другого не отстранять. Либо есть провокатор, тогда опасность для организации одинакова… в обоих случаях… Чем вы руководствуетесь, Сундук?

— Про встречу Павла с Прошкой знаем только мы, а про контакт Степана…

— Значит, уступка мнению рабочих. Так? А объективно… если Прохор провокатор?

— В том-то и дело, что Прохор не провокатор.

— Вы убеждены?

— Убежден.

— Очень субъективно…

— Я беру на себя ответственность за это убеждение, а сознание ответственности и убежденность руководителя, Клавдия, стоят подчас реального факта…

— Рискуете не только своей репутацией, но и живыми людьми…

— Я тебя ценю, Клавдия, но ты еще не все понимаешь. На то ведь и руководитель, чтоб иметь дух рисковать, когда надо… собой — так собой, а надо другими — так другими.

Сундук потянулся, как до боли уставший человек, зажмурился, вздохнул, как будто готовясь заснуть, но сейчас же открыл глаза, обвел нас взглядом и сказал:

— Ну-с, дела ни у кого из вас ко мне больше нет? Если так, то расходитесь, товарищи. Мы и так здесь засиделись.

Клавдия при расставании сказала мне:

— Вы ночуете у папы? К сожалению, не увидимся. Я не собираюсь быть у него сегодня.

— А когда же увижу вас?

— Не знаю. Не знаю. Не знаю.

Что значит это троекратное «не знаю», сильно похожее на колебание? Какой еще у нее новый поворот? И почему она по-прежнему говорит мне «вы»?

Клавдия наклоняется ко мне близко, очень близко и говорит шепотом:

— Взгляните-ка на Сундука. Не смущайтесь, он не заметит, он занят со Степой… Видите? Видите, какое у него расстроенное лицо? Боже мой, я еще никогда не видывала его таким! Что с ним, Павел?..

ГЛАВА IV

Когда Степа и Клавдия ушли, Сундук посмотрел на часы:

— Время бы и мне уходить, а Василия все нет. Не случилось ли плохого?

Он рассказал, что Василий, после того как его схватили во время погони, сумел в темном переулке бежать от городовых.

Я порадовался за Василия, но удивился Сундуку:

— Что за дела у тебя с Василием?

— Это ты спрашиваешь в порицание мне? Ты как к Василию-то относишься?

— Я его люблю за пятый год, он вел себя тогда геройски. А теперь у него путаница в мыслях страшная.

— Дорожишь ты им? Веришь в него?

— Верю и потому дорожу.

— Очень хорошо. Я тебе хочу дать совет. У Васи большая тяга к самообразованию. Кстати, теперь поголовно у всех рабочих жажда учиться, особенно у тех, кто дрался на баррикадах в пятом году и не думает изменять революции. Так вот мой совет: займись ты с Василием особо, помоги ему в самообразовании. Он совсем иной стал парень с тех пор, как Клавдия и ты вырвали его из-под влияния отзовистов, этих «ликвидаторов наизнанку». Горячая голова! Мы его устроили на нелегальное положение. Достали ему копию иваново-вознесенского рабочего. Работает теперь в окружной и областной нашей организации. Рвался в помощь тебе в Серпухов. Мы согласились. Пробрался он на Коноплинскую фабрику… От него мы и узнали о твоем аресте, о бегстве Степы… и об Агаше…

Сундук, как только дошло до участи Агаши, остановился. Помедлив, он овладел собою.

— Спрашиваешь, что за дела у меня с Василием?.. А как тебе все это рассказать, Павел? И начать с чего, не знаю… А рассказать надо, у меня на тебя надежда. Может быть, придется тебе временно заменить меня, если со мной будет какая незаладка.

— Говори, Сундук, я сделаю все, что тебе надо.

Сундук, нахмурившись, замолчал. Потом из самой глубины глаз взглянул на меня и заговорил, заговорил без начала, а с середины каких-то своих мыслей:

— Иначе момент потеряем… Спешить надо… Она сейчас на межеумочном положении. Шольц, как привез ее из Серпухова, видно, спохватился: по какой инструкции, отчего человек у него на руках того и гляди умрет?.. Агаша в те минуты находилась при смерти. Струсил Шольц… И сунь он ее второпях не в тюрьму, понимаешь, а в больницу… А мы отыскали ее след. Василий, спасибо ему, привез из Серпухова нити, а главное — Степанида, помнишь, она недолюбливала Агашу? Но как узнала, что Агаша в беде, так сразу стала за нее. Это она через сочувствующих сиделок все разузнала, это она подбила в больнице нянек нам на помощь. Но и Агаша сама полюбилась им твердостью своей: боль, страданья с улыбкой переносит. И тоже тихостью, ласковостью взяла. А плоха она сейчас… очень плоха… Выживет ли? Вот я и думаю… все думаю…

Сундук неожиданно снова замолчал. Может быть, он хотел побороть в себе какое-то сильное движение. Он явно заколебался: говорить ли мне все или не говорить?

— Вот вечером нынче иду к ней… Может быть, в последний раз, проститься с ней…

На глазах у него показались слезы.

Но вдруг он хитро сощурился, как всегда делал, когда собирался рассказать о какой-нибудь придуманной им затее. В таких случаях он выдерживал паузу: ждет или не ждет собеседник внезапного поворота разговора? Обычно я выказываю ожидание, так поступаю и сейчас. Смотрю на него: мне и смешна его повадка хитрить где не надо, и что-то мило мне в ней.

— А может быть, и не в последний раз, и не проститься, — говорит Сундук с подчеркнутой загадочностью. — Вся младшая братия в больнице горой за Агашу. Сами они и внушили нам мысль: отчего бы и не бежать ей, хоть и не поправилась еще? И им риск бы невелик: