Последний властитель Крыма - Игорь Воеводин

Слащов смотрел солдату прямо в глаза, а тот продолжал усмехаться. Более того, он чуть ослабил ногу и, осев, стал «вольно».

– Как стоишь, солдат? – медленно выговорил генерал, чувствуя, как знакомая боль обручем охватывает голову, и стиснул кулаки, чтобы дрожь не выдала его волнения.

Солдат продолжал ухмыляться. Гоготнул еще кто-то в шеренге.

– Двадцать пять горячих, – уронил Слащов и прошел в вагон. Троцкий с Дзержинским переглянулись. Недоумение выразилось на лице ротного. Будто истуканы, прошли за Слащовым Нина и офицеры. Горькое осознание непоправимости владело ими. Они вернулись в другую страну, не в ту Россию, в которую стремились. И то, что здесь все говорили по-русски, ничего не меняло.

19 июля 1925 года. Тишинский рынок, Москва, Россия

Рынок пел и плясал. Мануфактура и осетры, бублики и «шкары» со скрипом, часы и побрякушки – все манило, продавалось, сияло на солнце. Красномордые нэпманы, неизвестно в каких щелях переждавшие лихолетье, ничуть не походили на дореволюционных купцов: в их манерах сквозили настороженность и самодовольство, было ясно, что обманут, если уж не решаются ограбить. Старорежимные барыньки, распродававшие последнее из чудом уцелевшего – стекляшки, книги, тайком – мужнины ордена. Беспризорники. Бабье с бидонами, сумасшедшие – все это ходило ходуном, звенело, пело, предлагало себя, цепкими взглядами оценивало покупателей, насмехалось, жрало, плясало. Нина с трудом пробиралась через потную и громыхавшую толпу.

Неизменный филер, тот, похожий на убийцу, топотал за ней, и страдание выражала его скуластая мордочка – долго ли потерять объект в такой толчее?

Внезапно Нину схватила за руку цыганка. Пронзительно глянув на нее и тут же отвернувшись, пробормотала:

– Завтра, в три, в трактире Сайкина!

И, как ни в чем не бывало, затараторила-запела:

– Ай, яхонтовая, бриллиантовая! Дай погадаю, всю судьбу расскажу!

Нина, отшатнувшись, бросилась в толпу и, позабыв, зачем приходила, поспешила домой. Филер, ничего не заметив, усердно топал за ней. Пот струился по его личику, под мышками ад, но он был доволен – здесь, на улице, Нину он не потеряет.

8 февраля 1927 года, Курсы командного состава РККА «Выстрел», Подмосковье, Россия

– И вот тогда, товарищи, я и решил применить последнее из остававшихся в моем распоряжении средств – личный пример. – С этими словами Яков Александрович Слащов, преподаватель тактики, отвернулся к доске, на которой была наколота карта крымских позиций с дислокациями красных и белых. – Юнкера мне верили, – продолжал он, стоя спиной к аудитории, – и поднялись. Непостижимо, но ураганный огонь с ваших позиций нанес нам совсем не тот урон, которого мы ожидали и боялись, а потом ваши цепи побежали, – его указка скользила по карте.

Оглушительный выстрел раздался в аудитории. Пуля ударила рядом со Слащовым, пробив карту в районе обозначенной гати. Слащов стоял так же, спиной к сидящим, только, казалось, еще больше ссутулился и обмяк. Курсанты сидели недвижимо.

– Вот так же хреново вы стреляли и тогда, под Юшунью, – медленно проговорил генерал.

Стрелявший – недавно влившийся в поток курсантик из Забайкалья, фамилии которого так никто и не запомнил, отшвырнул револьвер и выбежал вон. Пороховая гарь медленно рассеивалась в классе.

– Занятие окончено, – своим обычным мертвым голосом вымолвил Слащов, и курсанты с грохотом потянулись к выходу.

Генерал оглянулся. В классе оставался лишь один курсант. Встретившись глазами со Слащовым, он поднялся и сказал:

– Яков Александрович! Не все такие… – Он не договорил и бросился вон.

15 августа 1923 года, здание российского (Временного правительства) посольства, Рю де Гренель, Париж, Франция

– Итак, господа, все вышеизложенное мной только еще раз доказывает бессмысленность террора против Советов! Наш «Трест» – с вашей, вашей, естественно, помощью – людьми, людьми в первую очередь и деньгами во вторую, возьмет власть в России! Влияние наше огромно, люди наши везде – и в армии, повторяю, и на местах, и в правительстве! – Говоривший, ответственный сотрудник Народного комиссариата внешней торговли, бывший до революции действительным статским советником и управляющим эксплуатационным департаментом водных путей МПС и лично знакомый некоторым из присутствовавших по Петербургу, всем своим барским, старорежимным видом сеял уверенность в собравшихся.

Генералы Врангель, Хольсмен, Кутепов и полковник Тихий были недвижимы. О чем думали Тихий и Врангель, понять было нельзя. Хольсмен улыбался приветливо, а Кутепов просто сиял. Чувствовалось, что он верил каждому слову гостя.

…Потом, на приеме, на который явилось немало высших чинов эмиграции, Якушев с бокалом «Дом Периньон» обходил присутствовавших. Его приятная, как у Чичикова, улыбка, мягким светом ложилась на обветренные, иногда в шрамах, лица старых рубак. Все были во фраках, в основном взятых напрокат В петлицах некоторых сияла розетка георгиевских цветов знака первопоходника.

Полковник Тихий стоял, как всегда, чуть в стороне. Никаких наград он не носил, вид его, как всегда, был невзрачен, он не бросался в глаза ни позой, ни фигурой, но Якушев знал, какую роль играл полковник при Врангеле. И, улучив момент, подойдя к Тихому, он едва слышно проронил:

– А вам привет из Москвы от вашего старого сослуживца…

Полковник Тихий внешне не изменился, только почувствовал пустоту и холод внутри.

– И что же мне он просил передать? – так же едва разборчиво спросил он.

– Обнимаю и целую, – проговорил посланный из Москвы, и, звонко чокнувшись бокалом о бокал полковника, отошел.

20 июля 1925 года, Тишинский рынок, Москва, Россия

Нина, задыхаясь, рвалась сквозь толпу. Филер едва поспевал за ней, как вдруг, остановившись и выпучив глаза, завопил:

– Украли! Ах, боже мой! Кошелек украли!

Трое беспризорников врассыпную кинулись от него, толпа заулюлюкала, завизжала, заревела, и Нина нырнула между рядов за опять схватившей ее за руку цыганкой.

…В задней, скрытой от глаз любопытных комнате сайкинского трактира, популярного у извозчиков и – мало кто знал – у воров, было полутемно. Плясовая из общей залы сюда еле доносилась. На столе весело пел самовар, горой лежали пряники, стояла сахарная голова, чуть поблескивали – не зловеще, а уютно, по-домашнему – щипцы.

Нина прижала руки к груди, ловя готовое выскочить сердце. Человек, сидевший вполоборота к ней, встал, повернулся, и Нина без чувств рухнула на руки цыганке и кому-то рослому, вошедшему следом.

– Ах, боже мой, Нина Николаевна! Ну, можно ли так? – Александр Де Ла Форе, бывший адъютант ее мужа, а ныне знаменитый налетчик Саша-Улан, стоял перед ней на коленях. Нина лежала на лавке, около нее суетились.