Катарина, павлин и иезуит - Драго Янчар

Потребовалось еще некоторое время, чтобы он и в самом деле стал предводителем. Нужно было распрямить шляпу, что далось нелегко, нужно было устранить жуткую вонь от пива и блевотины, которая ощущалась и на расстоянии. Леонида дала ему заварку из цветов иван-чая, которой он прополоскал рот, а все тело его и одежду опрыскала парикмахерским снадобьем, которое какой-то странник принес от ландсхутского брадобрея. Тот предложил сделать больному также кровопускание, чтобы Михаэл как можно в более здоровом состоянии пошел на переговоры с городскими советниками и чтобы вся эта беда, свалившаяся ночью на город, как можно скорей миновала. Михаэл от кровопускания отказался, но с благодарностью принял дело рук Леониды, хотя она все это время читала ему нравоучения об ужасах пьянства, разврата и других подобных пороках. На голову ему она положила листья хрена, а на большой белый живот – примочки с розмариновым вином, и не только вливала ему в ухо сок необходимого в таких случаях растения, но также дала выпить смесь раздробленных вонючих семян лекарственных трав с яйцом, затем заставила его жевать вымоченную в водке полынь, а также иван-чай и тмин.

Теперь предводитель венгерских паломников был готов к выполнению своей задачи, к переговорам с городскими властями, чтобы спасти то, что еще возможно было спасти.

Переговоры начались около полудня, пришло также известие, что войска из Пассау уже выступили.

Затем, когда переговорщики вместе оценили ситуацию, посыпались гневные упреки по поводу злоупотребления гостеприимством: поля в прошлом году дали плохой урожай, в стране нищета, кое-где просто голод. Рыбы в реке Изар мало, сала после зимы тоже осталось совсем немного. И все же княжеский город Ландсхут устроил странникам из южных земель прием, какой в немецких землях мало где устраивают. Но вместо благодарности странники держат под запором в кладовке городского судью и других почтенных горожан, включая и славного путешественника, видевшего Лондон. Со стороны паломников были слышны возражения по поводу заносчивости и даже насилия ландсхутских горожан, не уважающих столетние традиции, говорилось о неприязненном приеме благочестивых странников на их Божьем пути в святой город Кельморайн и даже применении силы по отношению к духовному лицу, священнику Янезу Демшару. После того как взаимные упреки были высказаны и расставлены по степени важности, переговорщики, так сказать, положили на стол свои требования.

Представители княжеского города требовали, чтобы немедленно выпустили пивовара Витмана, так как производство пива остановлено, а это большой ущерб.

– Прежде, – сказал Михаэл Кумердей, – нужно выпустить из пивоварни паломников, ведь если там заперто двести человек, о каком производстве пива может идти речь. И кроме того, – сказал он, – достопочтенный, уважаемый пивовар Витман был именно тем человеком, кто толкнул их священника и нанес ему увечья, – они должны понять, что людей из тех мест, где духовников очень уважают, это взбесило. – Но еще прежде, – заявила ландсхутская сторона, – нужно освободить городского судью, чтобы он мог сесть на свое место и судить зачинщиков беспорядков. – Как он будет судить, – сказал Михаэл, – если он сам, по моим сведениям, был главным зачинщиком этих безобразий. Он разбил кружку, и ничего уже невозможно было исправить. – Странники должны понять, – говорила городская сторона, – что судью, человека, твердо придерживающегося принципов и истины, очень взволновала очевидная ложь, будто какой-то странник, некий папаша из Птуя ста пятидесяти лет от роду, побывал на Святой земле в 999 году. Выпитое пиво и позднее время, на что жалуются люди, это все так, но ложь в любом случае оскорбляет достоинство судьи и честь княжеского города Ландсхута, даже в такой час и при таких обстоятельствах.

Михаэл Кумердей коротко обменялся мнениями со старейшинами странников.

– Городской судья – человек, достойный всякого уважения, – сказал он, – ибо я имел честь познакомиться и с его достойной уважения, умной дочерью, но от факта никуда не уйти: возраст папаши из Птуя таков, каков он есть. Странники согласны, что утверждение насчет его присутствия в Иерусалиме является некоторым преувеличением и что его подстегивало желание посоревноваться с местным рассказчиком, но мы все-таки не можем не принять во внимание его почтенную старость, будь его сединам на сколько-то лет больше или меньше.

– Это так, – сказали советники, и все же городской судья потребовал извинения.

– Это так, – сказал помещик Дольничар, – но мы тоже требуем извинения, ибо город не встретил паломников на их святом пути с должным гостеприимством, как это бывало в течение столетий.

– Как это не принял гостеприимно, – возразили ландсхутские горожане, – мы дали вам двадцать семь бочек пива. – После которого болит голова, – сказал Михаэл. Советники вскочили на ноги. От ландсхутского пива еще ни у кого не болела голова. – А если кто свалился возле бочки, – закричал городской советник, мастер по пивоварению, – так это его личное дело, которое ничуть не задевает чести ландсхутского пива.

Во время перерыва городские советники получили разрешение поговорить с судьей в кладовке трактира «При Святой Крови», а Михаэл Кумердей и старейшины паломников были допущены в пивной зал. Городской судья Франц Оберхольцер, плохо переносивший пребывание в кладовой, был уступчив.

– Хоть это противно человеческому разуму, – сказал он, – но все же народные обычаи нужно уважать. И если все эти люди полагают, будто этому дикому старцу и вправду столько лет, как они говорят, а может быть, и еще больше, то Бог с ними, пусть так и думают.

– Они едят за нашим столом, – сказали со злостью советники, – из наших рук получают пиво, а в благодарность поджигают и крушат что попало.

– Скорее всего, – решил судья Франц Оберхольцер, – это тоже их народный обычай. Поэтому пусть они выдадут лишь того человека, у которого огнестрельное оружие, а остальные как можно скорее убираются вон из города.

А сидящие в пивоварне странники разговаривали со своим предводителем более сурово. Когда они боролись за священника Янеза и честь паломников, он спал возле бочки. А до этого был неизвестно где с той полной женщиной, дочерью человека, оскорбившего, ударившего и покалечившего их священника. – Но священник говорит, – сказал один из старейшин, – что он просто поскользнулся. Как это – просто поскользнулся, священник никогда не может просто так поскользнуться, его толкнули. Значит, они должны перед ним извиниться. А город пусть возместит мирным божьим странникам еще и ущерб, нанесенный их имуществу и репутации. Если это не будет сделано, – сказал какой-то крестьянин, – этой ночью опять вспыхнут пожары. Михаэл не решился возразить, что в действительности куда больший ущерб нанесен имуществу Ландсхута, он не хотел больше слышать упреков по поводу того, где он был и где валялся в то время, как они боролись.

Благоухая парикмахерской помадой и с болью в ухе, в котором от Леонидиного зелья все еще немного шумело, Михаэл вернулся в ратушу и предложил опустить принципиальные вопросы – кто начал, кому сколько лет, где кто путешествовал и, в конце концов, кто проявил гостеприимство, а кто – нет, или кто злоупотребил гостеприимством, а кто – нет. Он предложил, чтобы обе стороны всех выпустили: странники – судью и его людей, а горожане и стража – паломников из пивной. У него болело ухо, и ему хотелось, чтобы дело поскорее закончилось. Ландсхутские горожане после долгого совещания согласились, но потребовали, чтобы первым был освобожден судья. На этом они будут настаивать, даже если странники в пивной выпьют все пиво. Ведь кирасиры и артиллеристы уже в пути, и они восстановят порядок.