Братья. Книга 2. Царский витязь. Том 1 - Мария Семенова

Зыка дёрнул передними лапами, простонал. Светел не глядя сунул гусли братёнку. Ладонями помог приподнять голову, тяжёлую на странно податливой шее. Зыкины глаза прояснились, Опёнок увидел в них отражение света. Туда, к свету, восходила пёсья жизнь, верная и бесскверная. Взлетала с людских рук – поклониться Матерям… принять новую шубку… опять изведать рождение…

Почему же так горько было провожать её в путь?

Ерга Корениха, Жига-Равдуша, Светел, Жогушка, Рыжик… Зыка, наверное, ещё обонял их, улавливал дотлевающим разумом их присутствие. Младшенький гладил то Зыку, то струны. Струны продолжали звучать.

Мысли Зыки обычно достигали Светела этаким глухим отголосьем, дремучие, звериные, тёмные. В этот последний раз они прозвучали на удивление ясно, по-человечески:

«Верни солнце!»

Гусли в руках у Жогушки замолкали медленно, неохотно.

Отражение далёких огней дрогнуло, рассыпалось, замерло.

Твёржинские ребята сладили Зыке самые честные проводи́ны. Со скорбным рокотом бубна, с пением дудок, с гусельными раскатами. А как вдохновенно выла Ишутка!..

Бабы слушали с одобрением:

– То-то знатно восплачет, отдавая девичью волю. Скоро уже.

Розщепиха кривилась:

– Не дело по псу тризновать. Снесли бы в лес, и довольно.

Но тут уж Носыню и свои внуки слушать не захотели. Им атя разрешил. Его слово было главней.

И впервые лёг Зыка в те самые саночки, что столько зим и лет исправно таскал. Лёг хозяйски, достойно. Сложил голову на передние лапы. Жаль, дочкам не успел показать, как ходят в алыке, да что ж теперь.

– Я научу, – на ухо пообещал Светел. Сам встал впереди. Повёз Зыку бережно, осторожно, как тот его маленького возил.

И рассыпался звонкими углями щедрый, жаркий костёр…

По пути домой, а как без того, заглянули проведать Родительский Дуб.

Увитый ширинками исполин высился, как прежде, неколебимо. Каменный отломок торчал в древесной груди, словно копьё, пригвоздившее биение сердца. Жогушка раскинул ручонки, обнял подножие Дуба. Потом влез братищу на плечи. Приласкать морщину, оставленную кончиной отца.

Раньше для этого и ему, и Светелу приходилось тянуться на цыпочки. Теперь достиг без труда. Снегу нападало или подрастает парнюга?

– Бабушка, – сказал Светел, когда впереди встали ледяные валы Твёржи. – Ты заметила?

Равдушино полотенце, давно истрёпанное до узла, вовсе исчезло.

Корениха спокойно кивнула:

– Заметила, дитятко.

– И что будет от этого?

Корениха помолчала, вздохнула:

– А будет, Светелко, то, что будет. Даже если будет наоборот.

Он помолчал, переваривая. Ничего путного не придумал. Оставил бабушку, догнал Гарку, выбившегося вперёд.

– Дело есть, брат.

– Какое?

– А забыть не могу, что Зарник молол. Про битвы… как наши деды андархов… твои деды то есть.

Гарко нахмурился:

– Я ватажок. Я ему за болтки язык выдерну.

– Не о том речь, – сказал Светел. – Это я не смекнул сразу отмолвить. Он давай кровями считаться, а я повёлся, дурак. Надо-то было сказать: как мы врагов повергали, когда одним плечом за воеводами шли! Теперь мыслю… О ту пору ведь всякий отрок воином наторялся, дружинное служение принимал. Потом поистёрлось.

– Поистёрлось, – согласился внук большака.

Светел продолжал:

– Ныне дружину только на купилище и увидишь. Да и то какой-нибудь Ялмак вожаком. Плохо это.

Гарко подумал, вновь согласился:

– Ещё как плохо.

– Песен боевых мы в Торожихе напелись, а вправду натекут, кем заслонимся? Где воинство?

Гарко засмеялся:

– Слепого быка для жертвенного пира заколем, чтоб враги путей не нашли.

– Ага, – сказал Светел.

– Ты к чему клонишь, брат, не пойму?

– А к тому, что не худо бы нам в Твёрже свою дружину уставить. Хоть младшую, если старики слушать не захотят.

– Другие вроде не помышляют…

– Другие нам не указ. А мы вот помыслим! И сотворим! И не такую, как у Ялмака. Правскую! По сердцу себе! По чести прадедовской!

Гарко даже остановился.

– Вона куда хватил! – и догадался, прищурился: – Воеводой, знамо, метишь?

– Не, брат. – Светел мотнул головой, глянул исподлобья, упрямо, глаза горели. – Сам воеводой ходи. Я что… я гусляром при тебе, боевым маячником, пока братёнок мужает.

Гарко задумался.

– Ну! – пристукнул в ладонь кулаком, рукавица о рукавицу. – Значит, другой раз рогожникам зададим! Не уйдут даром!

Светел продолжал, не слушая:

– А Зарника подвоеводой к тебе. Чтобы правой рукой был, заменить умел, коли придётся.

– И знамя сделаем!

Гарко уже перебирал хищных птиц, рыб, зверей, каких мог вспомнить.

– Снегиря, – сказал Светел.

– Почему?

– А я знаю! – подбежал Жогушка. – Я расскажу!

– После расскажешь. Науку воинскую у кого переймём?

– Сами обретём.

– Пожалуй, – усомнился Гарко.

– Ну хоть «мама» кричать не будем, если вдруг что.

Помолчали.

– А после? – спросил Гарко. – Как натешимся берестяными шеломами? Сколько было у нас игр, все помалу прискучили.

– Это не игра…

– Всё равно прискучит. Ещё ты, коновод, на сторону глядишь. Вот уйдёшь, ребята и разбредутся.

Светел числил себя тугодумом. Однако сказанное было так неправильно, нехорошо, невозможно, что его осенило:

– А у дяди Шабарши благословения испросим опасного промысла поискать!

Гарко даже остановился.

– Ух ты, – всего и сумел выговорить.

Светел продолжал, глаза разгорелись:

– Помнишь, купца Бакуню Дегтяря в Торожихе ждали, не дождались? Мы бы другого такого на Светыни встретили. Не трусил чтоб.

– И на левый берег выбежать можно. Загодя сговорившись.

– Как станем воинством искусны, всё как есть и разведаем.

– Кайтар! С Кайтаром уговоримся!

– Да он и так не боится ничего.

Теперь глаза горели уже у обоих. Сколько всего! Какая жизнь впереди!

Всякий раз, когда Злат оказывался на снегу, из недр памяти выплывало одно и то же. Ему тринадцать, он стоит на коленях, а кругом – густой сумрачный лес. Он не смеет поднять головы, видит лишь меховые сапоги, переступающие по плотному насту. Злат до сих пор чувствует пёсий запах шерсти на отворотах, помнит узор бисерной вышивки и жемчужное зёрнышко, готовое соскочить с надорванной нитки. Зёрнышко хочется сколупнуть, сунуть за щеку, сберегая до дома. Если потеряется, отец непременно заметит. И кто окажется виноват? Тогда-то лаской вспомнится нынешняя гроза.