Ледяной клад - Сергей Сартаков

- Ну-ну... И что же оказалось?

- Жизнь - это вы!

Ольга отвернулась, положила на спинку скамьи правую руку и медленно вытянула ее вдоль верхней рейки, а левой рукой отыскала запястье Цагеридзе. Пожала легонько, благодарно.

- Вам нравится здесь?

- Да.

- А вы не устали?

- Я не устал, - сказал Цагеридзе.

Она стремительно повернулась лицом к нему, взяла за руки у локтей, потрясла.

- Какой вы хороший! Слушайте, Саакадзе, пойдемте вечером к нам в театр? На "Риголетто"! Вы любите оперу?

- Спасибо, - смущенно сказал Цагеридзе. - Я не знаю, люблю ли я оперу, потому что в оперном театре ни разу еще не бывал. Но музыку "Риголетто" немного помню. Слышал по радио. Музыку я люблю. А в театр не пойду. На костыле. И одет по-солдатски, во всем стираном. Как я могу сидеть там рядом с вами? И мне нужно на поезд.

- Так ведь поезд уходит завтра, - возразила Ольга, - а я вас приглашаю сегодня. И стираной гимнастерки своей не стесняйтесь. Одежда солдата - самая чистая, честная, благородная одежда. А костыль, раны... - она задохнулась в волнении. - Да все люди на них молиться должны! Вы своей кровью другим жизнь спасали! Как могли вы такое подумать? Как могли этого застыдиться?

Она потянулась к обшлагу за платочком. Стала обмахивать им шею, лицо. Щеки у нее горели. Цагеридзе восхищенно смотрел на Ольгу: ах, как хорошо она все понимает! Но он ничего не сказал. Замолчала и Ольга.

Так они сидели долго. В вершинах сосенок шумел, шебаршил ветер. Еле слышно от поворотного круга доносился грохот трамваев, автомобильные гудки. На всей дорожке, из конца в конец, не было видно ни одного человека. Ольга теперь сидела, устало зажав платочек в кулаке, смотрела куда-то вдаль. Потом тихонько запела:

Сердце красавиц склонно к измене

И к перемене,

Как ветер мая.

С нежной улыбкой в любви клянутся,

Плачут, смеются,

Нас увлекая.

- Из "Риголетто". Песенка герцога. Вы помните?"... и изменяют как бы шутя!" Вечером послушаем. Какая это чудесная вещь! Глубокая! Входит в самую-самую душу. Больше всех других люблю я эту оперу. - И с прежним оттенком ревности спросила: - Саакадзе, а вас очень любит жена?

Цагеридзе захотелось повести эту игру и дальше.

Захотелось почувствовать себя мужем, имеющим прекраснейшую в мире жену.

- Я бы ответил вам: "Очень!" Но этого мало. А таких слов, какие означают больше, чем "очень", я не найду. Грустно иметь жену, которая любит тебя не очень.

Ольга скосила на него глаза, тихонько рассмеялась и снова запела:

Если вам милая не изменила,

Значит, без спора,

Изменит скоро...

- Божественная опера! Но за одну только эту песенку можно отдать все остальное. И за музыку, и... за слова. Когда герцог начинает петь свою песенку - у меня от счастья мурашки по коже бегут. Я живу, я слышу ее! Саакадзе, скажите, а вы свою жену часто ревнуете?

- Не ревновал никогда. Но если бы моей женой были вы - я стал бы ревновать!

- Хорошо, когда тебя любят, когда ревнуют, - раздумчиво сказала Ольга. - Ведь сила любви к человеку - это цена его. Что стоит человек, которого совсем не любят? А человеку не хочется, обидно не стоить ничего. Он хочет, чтобы его любили. Саакадзе, вы любите свою жену? Когда вы о ней говорите, мне кажется - вы не любите ее. Я бы даже подумала: у вас ее вовсе нет! То есть для себя, для своего сердца. К вам должна еще прийти какая-то другая. И вы ее пока не нашли.

Цагеридзе сидел, натянуто улыбаясь. Плохой из него получился актер. Он говорил холодные, пустые слова, и Ольга в них не поверила. Надо ли продолжать эту игру?

- Война за два года, видимо, очень состарила меня, - сказал Цагеридзе, - и вы приняли меня за мужчину. А мне недавно исполнилось всего двадцать лет. Вы угадали: жену я себе выдумал. Но мне хочется, чтобы у меня была жена такая, какую сейчас я себе представил, - он подумал, что этими словами обижает Ольгу, и прибавил с полной искренностью, но с восточной витиеватостью: - Мне хочется, чтобы моя жена была такая, какая есть у вашего мужа.

Ольга бросила на него быстрый взгляд. Эти слова ее точно бы ударили так сразу побелела она.

- Смотрите не ошибитесь...

- Моя бабушка меня наставляла так, - весело сказал Цагеридзе: - "Нико, решишь стать семейным, не выбирай жену. Это не пряжка для пояса. Нельзя выбирать женщин, приглядываясь, кто из них лучше. Лучше всех та, которая сама придет в твое сердце. Любовь даже из плохой женщины сделает самую лучшую. А без любви всякая женщина будет плохой. Говорят, для мужчины сотворил женщину бог. Не знаю, Нико. Может быть. Но жену для себя сотворить может только сам мужчина. Больше никто". Ольга, вы поняли? А моя бабушка была очень мудрая женщина.

Ольга сидела потупясь, пощипывая носовой платок.

- Да-а, интересно вы говорите: "Женщина лучше всех та, которая сама придет в твое сердце... Жену для себя сотворить может только сам мужчина..." Наверно, на эти слова тоже можно было бы написать целую оперу. - Она встрепенулась, сделалась прежней, беспечно-веселой. - Саакадзе, пойдемте в театр! Мне так хочется вместе с вами послушать "Риголетто". Ну, что вы упрямитесь? Как мне прийти в ваше сердце?

Цагеридзе потрогал костыль, встал, опираясь рукой о спинку скамейки. Зачем Ольга дразнит его? Как можно так держать себя замужней женщине? Очень плохого, конечно, в этом нет ничего. Но все же лучше сейчас попрощаться с нею, уехать на вокзал. Скоро вечер, нога болит...

- Ну, что же вы не отвечаете? - просительно сказала Ольга. - Вы сердитесь на меня? Не надо. Где мы встретимся? Вечером...

6

Встретились они в вестибюле театра. Цагеридзе немного опоздал, долго простоял в очереди у столовой на военпродпункте, а потом, выйдя на ближней к театру станции метро, не сразу сообразил, в какую сторону ему следует двигаться.

Ольга переоделась в новое шерстяное платье, красиво причесалась. Она сразу же подхватила Цагеридзе под руку и торопливо повела его какими-то боковыми коридорами.

Потом они поднялись по короткой мраморной лестнице, устланной нарядными коврами, совершенно заглушавшими шум шагов. Цагеридзе было жаль их топтать. Ольга на ходу объясняла радостно и торопливо:

- Ключ от режиссерской ложи выпросила. Мы там будем только вдвоем. Замечательно! Это Инна Марковна такая славная. Держите ключ. Открывайте...

Блеск оперных декораций, пышность костюмов ошеломили Цагеридзе. Подобной роскоши раньше он себе даже и представить не мог.

Не отводя глаз от сцены, Цагеридзе рукой нащупал кресло, сел и так просидел до конца первого акта, едва дыша от наслаждения. Перед ним, прямо внизу, играл оркестр, но Цагеридзе казалось, будто звучит, источает нежнейшие мелодии не то сияющая перед сценой рампа, не то в глубине сцены распахнутые настежь окна великолепного дворца. Голоса певцов своей чистотой напоминали горные ручьи.