Анафема - Сергей Чекмаев

— К-конечно, — немного пьяно согласился он. — Катенька меня очень любит. У нее такой ротик! Сказка, а не ротик!

Корняков зарычал. Артем едва успел остановить его — иначе без членовредительства бы не обошлось. Не подозревая, что он только что был на волосок от больницы, «Михаил Викторович» обвел контроллеров мутными глазами и спросил:

— А вы что, Эдикову крышу приехали проверять? Зря, ребятки. Выйдите во двор, там черный «Паджеро» стоит с моими волкодавами. Они вам живо все объяснят.

Он покачнулся, шире расставил ноги, чтобы не упасть.

— Ладно, с этим есть кому раз… разбираться. Эдик, скажи, а Вероника и вправду еще девочка? Так на диске написано.

— Конечно. Вы наш товар знаете — у нас все без обмана.

— Тогда давай и ее. Хочу порвать сам. А Катенька потом Веронику утешит…

— Для вас берегли. Сейчас вот только с гостями разберемся.

— Ну, я жду. Если чего — скажи, мои помогут. Но смотри — недолго. У м-меня что-то сегодня сил нет долго терпеть.

«Меценат» развернулся и медленно, зигзагами от стены к стене зашагал обратно по коридору.

— Видите? — спросил Устенко контроллеров. — Помешали человеку отдыхать от трудов праведных. А он, между прочим, важный государственный винтик, о нас с вами думает. И детей очень любит. Особенно девочек.

Последнее слово финдиректор выделил голосом и нагло подмигнул.

Наверное, никто и предположить не мог, что случится потом.

Кто-то горестно застонал. Голос, полный боли и страстного желания не видеть зла, на мгновение заставил всех замереть. Даже «Михаил Викторович» остановился и вроде бы даже немного протрезвел.

Артем обернулся на звук и с удивлением понял, что стонал Даниил. Инок в праведном гневе навис над хозяином детского дома, воздел вверх руки. На секунду Чернышов подумал, что он сейчас ударит маленького финдиректора.

Но нет.

У Даниила словно перегорели пробки. Инок три раза перекрестился, поднял голову вверх.

— Господи, Царь наш Небесный, Заступник и Утешитель, спаси и сохрани раба твоего Эдуарда, изгони бесов из души его, не дай черной силе возобладать…

Он творил неистовую молитву, призывая Господа наставить Устенко на путь истинный, спасти хотя бы его душу от поругания бесами.

— Не лиши своего раба Небесного Царствия, Христе Боже наш. Прошу Тя, Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, дай ему успокоение и наполни душу раскаянием. Пусть сгинет бесовское наваждение и предстанет он пред Тобою, Господи, чистым и непорочным!

Устенко глумливо усмехнулся:

— Вот-вот, вам теперь только Господу молиться и осталось…

Внезапно он замолчал — из горла вырывались только нечленораздельные хрипы. Финдиректор с силой потер рукой грудь, несколько раз судорожно дернул кадыком. Кашлянул.

В углу рта коротышки появилась капля слюны. Он облизнулся, удивленно сказал:

— Соленая…

Сначала пальцы правой руки, потом вся ладонь и дальше, дальше — тело Устенко быстро, прямо на глазах покрылось мутно-прозрачной коркой. Финдиректор попытался дернуться, сделать шаг вперед — бесполезно, соляная волна поднималась выше, вот она дошла до шеи, потом до подбородка. Маленький человечек успел прошептать:

— Помоги…

Но тут корка коснулась его губ, они дрогнули в последний раз и застыли, словно замерзнув. Что-то хрустнуло, мутная пелена заставила остановиться зрачки, склеила веки.

Еще через мгновение Устенко не стало. Вместо него, покачиваясь на неровном основании, стоял невысокий грязно-серый цилиндр, кое-где сохранявший форму человеческого тела.

Инна Вольдемаровна потеряла сознание и навалилась на Артема. Не отрывая глаз от инока, Чернышов осторожно положил ее на пол.

Ошеломленный Даниил шептал:

— Господи, волей Твоей. Не за ради гордыни, не ради ненависти, а ради детей и прославления Тебя. Господи, прости раба Твоего…

Губы его дрожали.

В этот миг нетвердо покачивающийся соляной столп с резким стуком упал на бетонный пол, раскололся, грязноватые куски разлетелись по вестибюлю.

Мгновенно протрезвевший «меценат» выронил диски, что-то заорал и неудержимо обмочился. Он рухнул на колени, на четвереньках подбежал к Даниилу. Обняв инока за ноги, Михаил Викторович завопил в смертном ужасе:

— Батюшка! Простите! Простите! Отмолю! Отсижу! Все расскажу! Батю-юшка-а-а-а…

Сторож что-то мычал и дико вращал глазами.

— Даня? Ты… в порядке? — тихо спросил Савва. Инок трижды перекрестился:

— Все в деснице Твоей, Господи! Все в Твоей воле, — потом обернулся к Корнякову и, тщательно выговаривая слова, процитировал:

— …Жена же Лотова оглянулась позади его, и стала соляным столпом…

Вечером, сдав отчеты о произошедшем отцу Адриану, Чернышов собрал группу у себя в кабинете.

Даниил неподвижно сидел в кресле, молчал. Савва с Артемом изредка поглядывали на него с опаской. И это больно ранило инока — он чувствовал, что между ними теперь выросла невидимая стена. Чернышов коротко подвел итоги, поблагодарил обоих. В конце добавил:

— …то, что случилось сегодня, нам с тобой, Сав, не понять. Пусть отец Сергий с отцом Адрианом решают. Или повыше кто. Но тебе, Дань, я хочу кое-что показать…

Инок встрепенулся.

Чернышов вставил в видеомагнитофон кассету.

— Это запись допроса одной из девочек «Зеленого луча». Самой старшей, зовут ее Ингой. Посмотри, Дань. Чтобы ты не мучился, правильно ли ты этого гада Устенко… ну… — Артем мучительно подбирал слова, — …наказал…

— Это не я, — повторил Даниил в который уже раз. — Это воля Господня.

— Пусть так. Но все равно — стоило. Эдик, поганец так все устроил, что девчонки постарше даже остались ему благодарны!

— Что? — удивленно спросил Савва.

— Да, благодарны. И далеко не все встретили нас с распростертыми объятиями. Смотрите, в общем.

Запись началась с полуслова. Видимо, сначала Чернышов решил, что будет достаточно и протокола, но потом, услышав, что говорит свидетельница, все-таки включил камеру.

— Зачем вы пришли?! Зачем? — кричала девушка в запале прямо в лицо Артему. — Думаете, вы нам помогли? Нет! Я три дня радовалась, когда меня сюда из старого дома перевели! Там я как в могиле жила, а здесь — единственный шанс хоть как-то выбиться в люди, найти мужа нормального, бандита или старпера из депутатов какого-нибудь… Да я за «Зеленый луч» обеими руками ухватилась, и плевать мне на все. Целку мне бы и так порвали, не жалко, можно было и потерпеть. Потом легче стало, даже интересно иногда… к нам такие изобретательные мужики, бывало, приезжали. — Она мрачно усмехнулась. — А теперь — что? Жить в общаге, с работягами непросыхающими? Идти пахать на завод, да?