День всех пропавших - Дот Хатчисон

Я оглядываюсь на дом.

– Как твои?

– Отправились спать. Да, спасибо за… гм…

– За то, что ушла?

– За то, что предоставила нам личное пространство.

– Ваш племянник – умный мальчуган. Ужасный вкус по части бейсбольных команд, но парень хороший.

Протягиваю вазу, борясь с искушением набить карманы «Ботаниками» – на будущее – и слезаю с перил. Брэн относит вазу в дом и запирает дверь. Не успеваем мы пройти по подъездной дорожке, как он берет меня за руку.

– Уже и не верили всерьез, что когда-нибудь найдем ее, – говорит он, когда мы минуем пол-улицы. В некоторых домах погашен свет, однако и в остальных, несмотря на Хеллоуин, тихо – за исключением одного, где идет вечеринка, а двор полон машин и столов, уставленных красными стаканчиками.

– И в конечном счете перестали верить. Так давно не было новостей… Мы не ожидали, что найдем, но не могли просто забыть ее.

Такое бывает нередко, даже часто. Однако Брэну сейчас не нужно, чтобы я произносила это вслух: он и так знает. Сейчас передо мной не агент Эддисон, а Брэн – сын и брат.

– Ты в курсе, что тогда, много лет назад, мои родители основали фонд, обещающий вознаграждение за информацию о Фейт? Они не брали из него ни копейки, даже когда их дом начал разваливаться. Просто налаживали всё сами, даже если дела шли плохо. А потом я звонил Рафи…

– Потому что он занимается строительством.

– Si. Он приводил сотрудников-новичков или молодежь, которую обучал, в рамках общественных работ или под каким-нибудь другим предлогом, и говорил родителям, что ребятам нужно практиковаться в ремонте.

– Ремонте того, что требовалось починить отцу с матерью.

– Верно. И, поскольку они только ученики, было неправильно взимать с родителей полную оплату.

– Ты возмещал разницу из своего кармана?

– Насколько позволял Рафи. Так мы делали в течение многих лет, потому что сама мысль пустить средства фонда на что-то еще означала сдаться. Однако я не мог просто послать родителям деньги напрямую, у них своя гордость.

– Они знают об этом?

– Нет, не знают. Мы действовали осторожно.

– Брэн, помнишь наш прошлый приезд, когда вы с отцом отправились на пробежку? Тогда еще сломались перила на лестнице. Позже родители послали тебя за продуктами и начали делать ставки, когда же внезапно появится Рафи с неоперившимися птенцами, которым срочно нужно научиться ремонтировать перила и поручни.

– Серьезно?

Я прислоняюсь к Брэну – достаточно резко, чтобы он слегка качнулся в сторону.

– Думаю, они знали, что и у тебя есть гордость.

Он издает звук, очень похожий на смех, и качает головой.

– А мы-то все эти годы думали, что нас так и не застукали…

– Помнишь, что Ксио сказала тебе, когда мы только пришли? Она – твоя мать, так что, естественно, знала все.

Выходим из квартала Эддисонов и направляемся по Эрлих еще с полмили до заправки. Я не слишком удивлена, когда Брэн покупает в магазинчике пачку сигарет и зажигалку. Прия рассказывала, что раньше Эддисон выкуривал по полпачки в день. По ее словам, он пару лет пытался бросить, хотя и без особой мотивации. Но однажды Прия увидела, как Брэн тянется за сигаретой, и заявила, что от него воняет хуже, чем в мужской раздевалке в ее школе. В процессе выяснения, откуда она знает, как пахнет в мужской раздевалке, Эддисон забыл про сигарету.

Я не комментирую его покупку, а достаю телефон и набираю сообщение Шире:

– Предлагаю приостановить ограничение на курение на несколько ближайших дней.

– Да, черт возьми, спасибо.

– Ты как, держишься?

– Побывала на семейной встрече. Ima сказала, что полностью поддерживает всех, кто решит поехать туда, и что даже полетит во Флориду, если они того хотят, но сама не собирается посещать ни больницу, ни тюрьму.

– И кто-нибудь поедет?

– Нет. Мы все обсудили. Единственная возможная причина ехать – своего рода чувство долга, но что хорошего делать это против собственного желания? Наверное, мы объявим траур, когда придет время, но оплакивать человека, которым он был для нас, и навещать человека, которым он оказался на самом деле, – разные вещи.

– Он вообще приходил в сознание?

– Нет. И, по словам врачей, скорее всего, не придет.

– Если хочешь, чтобы я приехала к тебе, дай знать.

– Я слышала об этом деле в новостях – ты находишься именно там, где нужно быть.

Не успеваем выйти из магазина, как Брэн протягивает мне сигарету. Обратно идем еще медленнее, за нами тянутся тонкие завитки дыма.

– Знаешь, если ты хочешь остаться… – в конце концов произношу я.

Брэн кивает.

– Мне надо быть там.

– Знаю. Но ты должен помнить, что есть другой вариант – остаться здесь. Никто тебя не осудит.

Он сжимает мою ладонь. Остаток пути проходим в тишине, садимся на крыльцо и курим почти до рассвета. Заснуть сейчас невозможно, однако это спокойствие вокруг, эта тишина… все это в каком-то смысле отдых.

Обычно Ксиомара – «жаворонок», одна из тех пташек, которые буквально заливаются с раннего утра. Однако сегодня утром она сдержанна и бледна. Сидит за кухонным столом, уставившись в кружку кофе с молоком и корицей. Затем поднимает взгляд, замечает пленку, которой я обернула бинты, чтобы принять душ, и хмурится:

– Это сделал мой сын?

– Да, но не в том смысле.

Сажусь напротив и вытягиваю руку, чтобы она могла внимательно осмотреть ее. Ксиомара несколько десятков лет была медсестрой в кабинете одного и того же врача, а когда врач продал свое место и ушел на пенсию, уволилась. Меньше чем через четыре месяца Ксио не выдержала и устроилась на полставки в школу медсестрой, трудясь посменно с коллегами, которые тоже не смогли окончательно бросить работу.

Она смотрит на меня весьма сурово, после чего приступает к разматыванию пленки и бинтов.

– Намеренно или нет, но он причинил тебе боль, Элиза. Я верю в несчастный случай, но это не означает, что произошедшее – не его вина.

Она осторожничает возле нелопнувших волдырей; пальцы не касаются поврежденной кожи в тех местах, где лопнувшие волдыри аккуратно срезали, чтобы предотвратить занесение инфекции. Я достаю антибактериальный крем, который мне дали в больнице. Ксиомара кивает и берет тюбик.

– У Брэндона всегда был вспыльчивый нрав. Унаследовал от меня. После того как Фейт…

Она замолкает и поджимает губы, вновь переживая обрушившуюся новость. Затем продолжает: