Золото Югры - Владимир Дегтярев

* * *

К дому «хана Изоты» ехали недолго – три дня. «Ехали» – слишком заливисто сказано. Больше бежали. Бежали за нартами, а когда чуяли, что сейчас падут, валились на нарты. Собаки оглядывались, радостно взвизгивали и поддавали хода. Потом, через версту, начинали скулить. Тогда люди соскакивали с нарт и снова бежали, бежали…

Прибежали, наконец.

Свой дом «хан Изота» обнес частоколом из острых поверху бревен. Ворота у него не открывались, а падали вперед. Петель железных у хана не имелось. Позади дома шли по трем сторонам сплошные деревянные строения. Между ними и домом ханские охотники из охраны – или обслуги, не поймешь, – поставили три чума и жгли костер. В стороне от них, почти в углу ханского острога, возвышался шатер, крытый яркой невиданной материей.

Когда ворота упали и стало можно войти, навстречу Изоте первым вышел бухарский гость – Ильбан. Его красный халат пестрел вышитыми птицами среди невиданных растений.

Ильбан радостно улыбался:

– Салям алейкум, хан Изота!

– Ва алейкум ас салям, дорогой гость! – ответил Изота.

Оба поклонились друг другу, обнялись. И тут бухарский купец увидел ватажников в шапках с волчьими хвостами.

– Ай! Шайтам бекши! Урус! Урус!

– Урус лукар, дорогой гость! Русские купцы! От Урала ехали, когда узнали, что ты гостишь у меня. Камни тебе привезли. Дорогие камни.

Говоря так, Изота повернулся к ватажникам и подмигнул.

Что надо делать, – сообразил Бывалый Сенька. Он вышел вперед и отчетливо и важно заговорил на татарском языке. Хлыст выставил вперед правую ногу и задрал вверх подбородок. Макар сложил руки на груди.

На речь Бывалого Сеньки Ильбан ответил татарской же скороговоркой.

– Вот же, а? – удивился Хлыст. – Гостюет у нас, в Сибири, будто у себя в Персии! Уважения нам не показует. Как не боится?

Изотов повернулся к Хлысту, съязвил:

– Они сюда до Ермака Тимофеевича пятьсот лет ходили. Жить в снегах боялись, а за дорогими шкурами – ходили. Под приглядом чингизовой да татарской рати. И ты бы так ходил.

Бывалый Сенька угрюмо сообщил:

– Говорит: «Пять дней торговаться за камни будем».

Макар хлопнул Сеньку по плечу:

– Переведи. Камни наши, время наше. Время нам дорого. Дороже камней. И добавь, обязательно добавь, что царь Иван станет на Бухару гневаться, если мы вовремя не вернемся в Москву.

Бывалый Сенька, смачно выговаривая татарские слова, перевел.

– Ай, Ак Сар Ибан джаман! Масакава улус джаксы!

– Сказал, что Белый Царь плохой, а Москва – город хороший.

Хлыст, балда стоеросовая, размахнулся и вкатал бухарскому купцу кулаком в лоб.

Молодший Ерошка был еще плох. Сильно ударился парень о твердый берег, отбил себе нутро. Кашлял, а по нужде ходил с кровью.

– Чего делать-то станем, а? – спросил Бывалый Сенька у Изотова.

Говорили в бане, где парились перед тем, как засесть за торг с бухарским купцом Ильбаном. Тот после удара Хлыста поорал-поорал – и вознамерился было уйти со двора хана Изоты. Да хан побег гостя исключил, подарил купцу дорогущую шкуру черно-бурой лисицы.

Хлыст орал:

– Изотов! Пусть он меня хлобыснет по роже! Да не один раз! А шкуры не трать!

Купец Ильбан на ответные удары согласия не дал, а на шкуру купился.

* * *

Облившись холодной водой, готовясь выходить из парной, Изотов заметил:

– Ты, Хлыст, на походе с татарами теперь береги спину. Купец не так прост, чтобы одной лисьей шкурой пойти на твое прощение. Ведь зарежут…

– Меня с самого детства режут, – невнятно ответил Хлыст. – Я привычный.

– Что с Молодшим Ерошкой делать? – опять спросил Бывалый Сенька.

– Двигать его нельзя. Здесь останется, – Изотов помолчал. – Дам ему четыре молодайки в жены, будут ухаживать. Отобьют его от смерти, будь уверен. Ради такого мужа местные бабы на медведя пойдут с одними палками.

– Зачем бабам – на медведя? – ошарашился Сенька.

– А медвежья печень как бы лекарство. Да и жир медвежий тоже хорош.

– Погоди, погоди, – заторопился Бывалый Сенька, – ведь парню всего пятнадцать лет. Как ему жениться? Еще рано.

– Здесь, на Югре, рано только солнце встает. А все остальное – как раз. Да и борода у твоего Ерошки уже обозначилась. Пора детей заводить.

– Ну, ладно, – согласился Бывалый Сенька. – Ну, одну жену ему можно. По религии его. Зачем ему остальные три?

Старинов одевался, отвернувшись от спорящих. Его разбирал смех. И досада тоже разбирала. Он давно заметил, как сам Бывалый Сенька ходит, как встает, как садится. Скрипят у него ноги, и становой хребет уже гнется. Ему бы тоже надобно здесь остаться. Доживать…

– Затем Ерошке здесь четыре жены, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят! – сказал Сеньке Макар. – Здесь устав расписан на четыре жены, значит, тому и быть!

– У меня вот восемь жен, – внезапно признался Изотов. – Меньше никак нельзя. Назвался ханом – корми восемь жен.

– Ну и как ты, – загорелся лицом Хлыст, – справляешься?

– Попробовал бы я не справиться! Ведь сразу сбросят с ханского престола!

Старинов и Бывалый Сенька уже оделись и вышли на улицу. Хорошо на улице, да после бани! Легко, пружинисто.

– Ты, Семен, тоже здесь оставайся, – неожиданно для Сеньки сказал Макар. – Поди, набегался, поди устал.

– Да как же я останусь, Макар Дмитрич? Так нельзя. Не в русский обычай! В обычай – идти до конца, с кем пошел.

– А в русский обычай своего парня бросать? Ведь парень отчаянно плох. А ты же вроде отца ему. Так?

Бывалый Сенька что-то пробормотал, отвернувшись. Даже махнул рукой возле глаз.

– То-то! Ты, Семен, здесь нужен много больше, чем на походе, сообразил? Изота здесь один, мало ли что? Слышал же от бухарского купца, что бухарцы здесь ходили с татарами и будут ходить. Кому это по нраву? Из русских – кому по нраву?

Сенька повернулся к Макару:

– Никому.

– Вот! А я вам оставлю весь плотницкий инструмент, ружья, порох, свинец. Багинеты оставлю – переделаешь их в ножи, али в пики.

– Да, это конечно… – Бывалый Сенька хотел выразить некую мысль, она ему не давалась.

Макар помог подмыслить:

– Потихоньку срубишь здесь часовенку, станешь молиться. Есть, поди, за кого молиться, за чьи души…

Бывалый Сенька вдруг упал на колени перед Макаром:

– Просветлил ты меня, Макар Дмитрич! Надоумил под конец жизни. Спасибо тебе! И за тебя буду в той часовенке молиться. Помимо тех душ, которых я загубил! Дай Бог тебе здоровья и радости жизни!