Только по любви - Дженнифер Блейк

Трудно представить, что тот, кто стоит за этим, намеревается реализовать обе цели. Или что существует еще кто-то, кому выгодно сделать Изабель вдовой, чтобы Брэсфорд-Холл перешел к новому хозяину.

— Если я ошибаюсь, — сказал он взвешенно, — это не будет иметь большого значения. Генрих или приобретет или не приобретет новых союзников, создаст или не создаст новые союзы. Он удержит или не удержит трон. Ты или будешь матерью моего наследника, следовательно, уполномочена управлять Брэсфор-дом от имени ребенка, или бездетной вдовой, способной выйти замуж снова с пользой для Генриха с Брэсфордом в качестве твоего приданого или без. Твоя жизнь будет продолжаться, а моя...

— Что? — спросила она, изучая его лицо.

— Моя — нет.

— Ради любви к небесам, Рэнд, не будь таким стойким мучеником! — прокричала она. Сжав руки в кулаки, она подошла ближе к нему, подняв их к нему, в то время как гнев сверкал зеленым огнем в ее глазах. — Разве твой лозунг Неустрашимый ничего не значит?

— Он значит все.

— Почему ты не хочешь бороться? Ты не хочешь жить? Разве у тебя нет ничего, ради чего стоит жить?

Страсть, удерживаемая глубоко внутри него неделями, вырвалась на свободу. Он потянулся к ней, схватил ее за руки и притянул к себе, чтобы она слилась с ним от груди до коленей.

— Ты, — ответил он, слово такое жесткое, что оцарапало ему горло. — Ты — причина, по которой я буду жить.

Он поцеловал Изабель, как будто собирался проглотить, поглощая ее сладость, слизывая нежную, стеганую внутреннюю поверхность рта, гладкие края зубов, захватывая ее язык. Он заключил ее в кольцо своих рук и все же не мог прижать достаточно близко. Повернувшись вместе с ней, он прижал жену спиной к стене рядом с дверью, чтобы тот, кто мог заглянуть сквозь железную решетку, ничего не увидел. Прижавшись ближе, он придвинулся к мягкому соединению ее бедер, упиваясь ощущением тела Изабель на себе, чувствуя ее грудь, прижатую к твердой плоскости его груди.

Она не сопротивлялась, а встретила его в собственном неистовстве, скользя руками по его шее, хватаясь пальцами за его волосы. Он дрожал, когда она царапала ногтями его шею и кожу головы, громко застонал, когда почувствовал, что она выгнулась к нему и извивалась в собственном вожделении.

Она была соблазном и развлечением, успокоением и обещанием утешения, которого он никогда не знал. Обезумевший от этого ощущения и ее запаха, боясь, что никогда не прикоснется к ней снова, он не думал сдерживаться. Ничего, ничего не имело значения, кроме того, чтобы овладеть ею, взять ее, наполнить ее, потеряться в ней, чтобы никогда не найтись снова.

Он обхватил руками ее грудь, дразня соски, лизал и сосал тонкую кожу на ее шее, прикусывал мочку уха, пока она не вскрикнула и снова не повернула рот к его рту.

Он провел одной ладонью вниз, массируя полноту ее бедер, медленно терся об нее своим ноющим телом, подняв ее на цыпочки, чтобы лучше подогнать под себя. Слепой, глухой, безразличный к тому, где они находились или кто был рядом, он стал собирать в складки ее юбку одной рукой, хватая больше, подталкивая ее вверх, пока не достиг подола. Погружаясь под него, он проскользил по теплой, тугой плоти ее бедра, нашел ее мягкость.

Господи, она была такой влажной, нежно горя в его ладони, когда он обхватил ее. Он воспользовался ладонью и запястьем своей руки, чтобы стимулировать ее желание, почувствовал, как ее узкий бутон затвердел при его пульсации. Она задыхалась от подавляемого звука желания, дрожа в его хватке. Он слегка ослабил ее, чтобы наклонить голову и провести языком по вырезу ее платья, найти сосок, который выступал под тканью. И с неожиданным толчком он ввел длинный палец в лоно.

Она сразу же сжала его, горячо принимая, в то время как внутренние мышцы ласкали, приглашали внутрь. Ему больше ничего не было нужно. Подняв свой дублет, отрывая пуговицы, он опустил брэ, чтобы освободить себя. Подняв сначала одну ее ногу, затем вторую, он закинул их на свои руки, обхватив ее и прижав к стене, затем вошел в нее.

Это было совершенная ловушка. Она обхватила его, поглотила, взяла его глубже, чем она когда-либо входил, глубже, чем он мечтал. Потерявший голову от возбуждения, он бился об нее, проникая в ее бархатную мягкость. Его кожа горела. Она была слишком тугая, слишком наполненная, слишком чувствительная к каждому ее движению, каждому ее сокращению.

Она всхлипнула ему в шею, прошептав его имя. Это было все, что требовалось.

Он овладевал ею яростными толчками, все жестче и глубже. Он не мог остановиться, не хотел останавливаться, хотел продолжать вечно, пока они снова не станут одной плотью, одним телом, одной душой. Он чувствовал ее руки на себе, которые хватали, обнимали, в то время как ее дыхание, вздохи и крики стали громче. Он снова накрыл ее рот, повторяя свои движения языком, упиваясь ее сладким безумством, пока внезапно она не наклонилась вперед, прижавшись лбом к его плечу с гортанным стоном.

Он взорвался с силой заряженной усиленным зарядом аркебузы, дрожа, пока его жизнь, его надежда и все мечты изливались в нее. Он держал ее, тяжело дыша, его сердце стучало в ребрах, голова пульсировала с внезапным возвращением крови, а слезы жгли глаза.

— Ты, — прошептал он ей в волосы, — ты — причина, по которой я буду жить. Ты также причина, по которой я умру без страха.

Знающие люди говорили, что женщина может забеременеть, только если она получила удовольствие от акта порождения. Изабель не была в этом уверена. Спаривания, которые она видела на скотном дворе, быстрые покрытия протестующих самок давали мало подтверждений этой идеи. Как и в случае с Грейдо-ном, когда пьяные мужланы повалили служанку и оставили почти при смерти, но она все равно родила ребенка от одного из нападавших.

Все же ее удовольствие было неистовым во время, проведенное с Рэндом. У нее были покраснения на лице от его щетины, а также бледные пятна на шее, складки спереди на платье.

Кто бы мог подумать, что она будет так сильно скучать по его прикосновениям или как легко он может доказать это. Его сила, его уверенные ласки растапливали ее волю как сальную свечу на солнце. Дикая сосредоточенность на том, что он делал, мощная гладь его мышц, когда он двигался по ней, напоминали его грозное мастерство на поле во время турнира. Он взял ее у стены своей комнаты в Тауэре с той же решимостью одержать победу.

И как невероятно развязно она вела себя там, как какая-то служанка с похотливым воином. Ее лицо горело от мысли, как открыта она была ему, какой безразличной ко всему, кроме страстного, горячего воссоединения. Она поднялась против его силы, забирая у него все, что могла получить, желая большего, нуждаясь в еще большем.

Она не могла отделаться от мысли, что могла быть беременна. Часть ее рассматривала эту вероятность со страхом: женщина с ребенком всегда была в невыгодном положении, ограниченная даже еще больше, чем обычно, в том, куда она могла пойти и что она могла делать, вынужденная заботиться обо всем, что связано с жизнью, растущей внутри нее. Тем не менее она лелеяла эту мысль с такой нежностью, как будто это был сам новорожденный.