Рукопашная с Мендельсоном - Галина Куликова

– Беседкин, – обреченно вздохнула Лама и крикнулаиз-за двери: – Пусть лучше выбирает второе! И если не уйдет, срочно взывайтеОМОН, он вполне может поднять на воздух здание театра!

На сцену по очереди выходили лауреаты фестиваля и получализаслуженные награды. В числе победителей оказались голубоглазые австралийцы,американская кантри-рок-группа, аргентинская певица и «Чисторецкие горлицы».«Заводным матрешкам», к ужасу Лаймы, был вручен приз зрительских симпатий. Наэтом церемония благополучно завершилась. Когда после небольшого перерываведущий объявил начало гала-концерта, Лайма и Медведь выбрались изпереполненного зала в фойе. Тут же к ним присоединился Корнеев. Синюков увелжюри в полном составе на фуршет, и члены группы «У» караулили Мельченко увыхода из обеденного зала. Воспользовавшись моментом, они устроили короткоесовещание.

– Я страшно беспокоюсь за нашего подопечного. Попробуюувести его в ресторан и там распотрошить как скумбрию, – сказалаЛайма. – Если, конечно, он согласится со мной пойти… В любом случае вы обане спускайте с него глаз. Как бы дело не обернулось, понятно? Иван, ты углавного входа. Жень, а ты будешь следить за ним с близкого расстояния.

– Я с него и так глаз не спускаю, – проворчалКорнеев. – Совершенно напрасно потерял столько времени. Мельченко всеравно сидел в жюри. Лучше бы я послушал записи из института…

– Потом послушаешь, – резко бросила Лайма. –И что значит – напрасно потерял время? Мы с Иваном сначала выступали, потомсидели среди участников, выходили за призом на сцену и контролировать Мельченконе могли. А что, если бы он встал и ушел из ложи жюри? Кто бы за ним следил?Ты, пожалуйста, не расслабляйся, а держи ушки на макушке. Я видела, что ты иззала на некоторое время смылся, нервничала.

– Я не просто так смылся, – тотчас надулсяКорнеев. – Я тоже думал о том, как бы Мельченко случайно не ускользнул. Выв курсе, что в этом здании есть служебный вход? А я в курсе. На этом служебномвходе четверо охранников стоят. Пока вы выступали, я смотался туда и все устроил.Показал им корочки начальника отдела по борьбе с терроризмом и под большимсекретом сообщил, что на одного из членов жюри фестиваля оказывается давление.Чтобы они были начеку и никого не выпускали из здания без особой проверки.

– Молодец, – похвалила Лайма. – Если бы утебя было личное дело, я бы занесла в него благодарность.

– А что ты будешь делать с Мельченко послеужина? – неожиданно заинтересовался Корнеев, подняв одну бровь.

– Не волнуйся. Как только мне придется придумывать, чтоделать с мужчиной после ужина, я сразу выйду на пенсию. И прошу вас,ребята, – с нажимом сказала Лайма, – обращайте внимание на мобильныезвонки. Если сидите в засаде, переводите телефоны в режим вибрации. Я не хочу всамый ответственный момент оказаться без связи.

Красочный и веселый гала-концерт подходил к концу. Музыкантыотрывались по полной программе, причем, отыграв в театре, они перемещались нанабережную и играли уже там. Народ же веселился от души: люди танцевали прямо взале, в проходах, в фойе и на улице. На набережной реки и перед огромнымтелеэкраном вообще творилось нечто, напоминавшее бразильские карнавалы.

Праздник активно входил в свою завершающую фазу, в то времякак члены жюри продолжали пить шампанское и глотать тарталетки. Но вот наконеци они потянулись к выходу, и Лайма велела членам группы «У» занять своипозиции. Иван отправился на улицу, караулить главный вход, Корнеевприсоединился к какой-то балагурившей неподалеку компании, а сама она ссоблазнительной улыбкой на губах встала так, чтобы Мельченко, выйдя из зала,сразу же ее увидел.

Он, конечно, увидел, и на лице его появилось особое глупоевыражение, которое свойственно только ученым сухарям, которых втягивают вромантические отношения.

– Григорий Борисович, – сказала Лайма шоколаднымголосом и, шагнув навстречу, взяла его под руку. – Я знаю, в какомресторане мы будем сегодня ужинать. Столик на двоих, плавающая в чаше свеча,запах орхидей…

– Мы же в Чисторецке, а не в Риме, – удивилсяМельченко, нервничая. – Здесь нет ничего приличнее, чем «Корчма котаБазилио». А в этого кота, знаете, мне не особо хочется вас вести…

– Я сама поведу вас, – пообещала Лайма, увереннаяв том, что Мельченко вскоре позабудет об антураже.

И вот тут-то началось!

Сначала, словно гриб из-под земли, прямо возле них выросСинюков. В руке у него была сложенная пополам бумажка, которую он держал двумяпальцами, как вредное насекомое.

– Вот, Григорий Борисович, вам просили передать.

– Кто? – помрачнел Мельченко, принимаязаписку. – Кто просил?

– Какие-то личности. Неприятные, скажу я вам. Одинтакой крепкий, морда непроницаемая. А второй худощавый и рыжеватый. На третьегоя внимания не обратил.

Ни слова не говоря, Лайма протянула руку, выхватила бумажкуиз рук Мельченко и быстро развернула, пробормотав:

– Неужели кто-то еще покушается на ваше свободноевремя?

Записка была на английском, и в ней говорилось: ««Прямосейчас, или все произойдет без тебя».

– Фу, я ничего не поняла, – соврала Лаймаобиженно.

Мельченко, который протянул жадную длань вслед за своей собственностью,обмяк от облегчения. Быстро пробежал глазами записку и облизал губы. Лаймасразу же крепко взяла его под руку, и тогда он затравленно огляделся посторонам.

– Идемте, Григорий Борисович, вы обещали!

И тут же, словно по мановению волшебной палочки, на путиновоиспеченной парочки возникла… Зоя Борисовна Кузяева. Ее лицо выражало массуэмоций, которые, перемешавшись, явили миру образец ехидного возмущения:

– А! Вот ты где, котик-пушистик! – сказала оназловещим голосом, обещавшим котику-пушистику выдранные усы и пару клочьевшерсти.

«Это я неудачно спровоцировала сцену, – подумала Лайма,прикидывая, что делать. – Не отдам свою добычу, и баста».

– Здравствуйте, Зоя, – радостно сказала она ипохлопала глазками. – Вам очень идут эти бусы.

– Мне все идет, – рявкнула Кузяева, подступая конемевшему Мельченко вплотную и буравя его взглядом. – Ты что, воды в ротнабрал? Может быть, вы от него отцепитесь, наконец, милочка?

– Мне с ним уютно, – коротко ответила Лайма.

И тут увидела Беседкина с огромным букетом полевых цветов.

– Лайма, я здесь! – воскликнул Афиноген ираспростер объятия так широко, как будто Лайма в них уже неоднократнопадала. – Иди же ко мне, моя любимая!

– Боже мой, кто это? – спросила Кузяева, выпучивна Беседкина глаза.

Тот выглядел потешно. Грудь колесом, волосенки взъерошены.Хорошо пошитый костюм тщетно пытался нащупать фигуру и озадаченно висел нахудосочном теле. И вообще у Беседкина был вид поросенка, возомнившего себяматерым кабаном.