Сквозь ад за Гитлера - Генрих Метельман

Часто по ночам спавших будили возвращавшиеся с поста караульные. Услышав как-то сквозь сон шум, я не обратил на него внимания и, перевернувшись на другой бок, заснул. Утром же мне рассказали, что произошло ночью.

Один из офицеров, представившийся лейтенантом Шмидтом, принялся объяснять, что, мол, послан связным из части, расположенной на другом краю села. Упомянутый Шмидт обошел все наши оборонительные позиции, расспрашивал и часовых. По словам очевидцев, он был в немецкой форме, поверх которой был натянут белый маскхалат, а на каске — белый чехол. Немного странный акцент его мог показаться грубоватым, но такой встречается иногда и у офицеров, не говоря уже о рядовом составе. В соответствии с традициями германской армии солдат не имеет права задавать вопросы офицеру, так что и лейтенант Шмидт был избавлен от такой необходимости. В основном вопросы задавал он. Сначала он взял на вооружение безотказный метод — стал отчитывать кого-то из часовых за несоблюдение устава или за подобную ерунду, потом сменил тон на более дружелюбный, даже угостил сигаретами и конфетами. Так он выяснил все относительно снабжения боеприпасами, провиантом, горючим и так далее.

Когда наступило утро, выяснилось, что на другом конце села никакой другой воинской части нет и в помине, как нет и лейтенанта Шмидта. Но, разумеется, было поздно. Подозревали, что он все еще находится в селе, и стали обыскивать все подряд хаты. Допросили местных жителей, даже детей, но все безрезультатно. В том настроении, в котором мы тогда пребывали, мы могли лишь подивиться мужеству и отваге этого человека. На следующую ночь, заступив на пост, я готов был к встрече с ним, втайне надеясь, что свой обход «Шмидт» начнет именно с меня, но, как и следовало ожидать, он больше не появился.

В этом селе мы пробыли еще несколько дней. Все это время нас атаковали советские «тридцатьчетверки», но издали. Что касается наших русских хозяев и их квартирантки, эти нам никак не досаждали. Когда мы понемногу привыкли друг к другу, они вошли в «нашу» комнату и уселись с нами — здесь было теплее. Старушка вечно хлопотала по дому, а старик не упускал случая побаловать нас табачком — чего-чего, а табака у него было вдосталь. Казалось, от его орлиного взора ничего не могло скрыться. Пару раз мы сыграли с ним в шахматы, но меня не покидало ощущение, что он просто играет со мной в поддавки, вероятно, из боязни разозлить немецкого солдата, обставив его в шахматы.

Тане, учительнице, было 26 лет, и, несмотря на явно крестьянский вид и происхождение, являла собой типичный пример советской эпохи, выпестовавшей определенный сорт людей. Перед самой войной она по завершении учебы в Киевском университете приехала в это село по распределению, а когда летом 1941 года пришли наши войска, она оказалась в оккупации. Девушка была крепкого сложения, чуть полновата, с приятным краснощеким лицом и обезоруживающей улыбкой. Темные волосы были собраны в тугой узел на затылке. Глаза у Тани были карие и большие, одеваться она предпочитала в самую что ни на есть простую и даже грубую крестьянскую одежду, что нам было в диковинку. А может, она нарочно старалась произвести впечатление женщины малопривлекательной — так спокойнее. Таня довольно сносно изъяснялась по-немецки, и мы не раз подолгу разговаривали с ней. Я был всегда рад случаю усовершенствовать свой русский, так что мы почти ежевечерне болтали.

Таня продолжала учительствовать, собрав небольшую группу из еще остававшихся в деревне детей. Я даже не знаю, обращалась ли она к германским оккупационным властям за соответствующим разрешением. Мы часто говорили о том, какой красивый город Киев, который мы оба знали. Когда я сказал ей о том, что город сильно разрушен, Таня едва не расплакалась.

— И после этого немцы еще называют русских варварами! — в сердцах бросила Таня.

Но даже тогда я еще готов был верить в то, что славяне и другие восточные народы менее цивилизованны, чем немцы, и по интеллекту уступают им. За эти долгие зимние вечера Таня преподала мне не один урок, ее разносторонние интересы и умение истолковывать учение Маркса просто поражали меня.

Главным из этих уроков, вероятно, было то, что разные люди рассматривают те или иные явления под разным углом зрения, поэтому и приходят к совершенно разным умозаключениям. Стоило мне попытаться направить беседу с ней на такие темы, как политика, идеология или философия — я предпринял не одну такую попытку, — она неизменно отказывалась. То, что у нее имелось свое собственное мнение на этот счет, я не сомневался, а иногда, выслушав мое мнение по какому-либо вопросу, по лицу Тани было видно, что утверждаемое мною коробит ее.

Два или три дня спустя создалась угроза нашего окружения с флангов танковыми колоннами русских, так что нам предстояло убираться из этого села и поскорее. Я основательно прогрел двигатель и наблюдал за стоявшими кружком офицерами — шла обычная пятиминутка. Мой танк и бронетранспортер с десятью бойцами должен был продвигаться на север километров на тридцать-тридцать пять, затем подорвать мост через реку, после чего вновь повернуть на запад и соединиться с нашей ударной группой. Командовал всем один молоденький лейтенант. Мы без происшествий добрались до моста, привязали по два заряда снизу с каждой стороны и стали ждать. В воздухе прогремели два взрыва, вся средняя секция, проламывая лед, рухнула. А мост был возведен не так давно, по нему проходила однопутная железная дорога и рядом автомобильная.

Направляясь на запад, мы миновали небольшой рабочий поселок, застроенный трехэтажными домами. К нашему удивлению, в одном из пустовавших заводских цехов расположились небольшое подразделение СС и люфтваффе. Заметив нас, они сначала подумали, что это русские, и готовы были угостить нас свинцом. Они входили в состав крупной ударной группы, направлявшейся на север в сторону Польши, а мы обеспечивали ей фланговую оборону. Погревшись за кружками кофе и обменявшись сведениями об обстановке, мы двинулись дальше. Мороз стоял страшный, было холодно даже в танке с работающим двигателем, было слышно, как потрескивал морозный воздух. Белое солнце с трудом пробивалось через морозную дымку, ослепляя нас. Поскольку солнечными очками мы не располагали, пришлось завязать глаза шарфами и надвинуть на лоб каски — только так можно было спастись от слепящего света.

На горизонте возникло нечто, напоминавшее раскиданные детские кубики. Подъехав ближе, мы распознали в них современные здания агропункта — навесы для тракторов, мастерские, амбары, другие постройки. Часть территории была окружена проволочным ограждением, довольно высоким. Сами того не зная, мы оказались на армейских продскладах. Доступ на их территорию осуществлялся через широкие двойные ворота, за ними располагалась будка охранника, из которой вышел охранник, одетый по полной форме. Мы едва не расхохотались — уж очень нереальной и даже сказочной представилась нам эта картина. Вокруг на десятки километров ничего, ни кустика, ни деревца, ни домика — сплошной снег, и тут вдруг вполне приличный часовой, да еще в будке. Заглянув через ограждение, мы увидели, что склады забиты до самой крыши. Что нас удивило еще больше, так это полная безмятежность — никто не готовил хранимое к отправке, да и взрывать не собирался. Мы-то знали, что части Красной Армии будут здесь от силы через пару дней, а может, и часов. Собравшись у своих машин, мы глазели на ряды ящиков с консервами и всякой другой едой и уже предвкушали, как мы станем расправляться с этими сокровищами.