Последний расчет - Хьелль Ола Даль

– И что он вам ответил? – тихо спросил Гунарстранна.

– Сказал: «Проблемы будем решать по мере их поступления».

– Как вы истолковываете его слова?

– Не знаю, я их не поняла.

Гунарстранна тихо повторил:

– «Проблемы будем решать по мере их поступления»…

Они с фру Крамер переглянулись.

– Я ни в чем не уверена, – сказала она. – Но точно знаю одно. Он ее не убивал.

Гунарстранна ждал. В конце концов женщина подняла на него взгляд и с безрадостной улыбкой произнесла:

– Матери всегда чувствуют такие вещи.

Гунарстранна едва заметно кивнул.

– Смерть вашего сына – трагедия; понимаю, вам сейчас тяжело все переживать заново… но то, что вы мне только что рассказали, может повлиять на судьбу Хеннинга. Возможно, он чувствовал свою вину в том, что произошло, и впал в депрессию… – Инспектор как будто осунулся; вокруг рта и глаз резче проступили морщины.

– Я знаю, что он ее не убивал, – прошептала фру Крамер.

– Судя по вашему рассказу, исключить того, что ее убил он, пока нельзя.

– Но по-моему, он испытывал серьезные чувства к этой девушке.

– Что значит «серьезные»?

– Что с ней у Хеннинга были более глубокие отношения, чем с кем бы то ни было.

– Вы хотите сказать, что их связывали особые отношения. Но в чем они проявлялись? Кстати, у Катрине Браттеруд имелся постоянный приятель.

– И все же она испытывала к Хеннингу особые чувства. И для него она была дорога.

– Конечно, между ними существовали особые отношения, однако это могло не помешать ему убить ее. А потом впасть в глубокую депрессию.

– Вот вы бы убили человека, с кем собирались вместе прожить жизнь?

– Прожить жизнь? – Гунарстранна вытаращил глаза. – Вы только что сказали, что он скептически относился к такому слову, как «любовь»!

– То, что он относился скептически к слову, не значит, что он ее не любил. Хеннингу казалось, что такие слова, как «любовь», маскируют нечто другое. Он хотел проникнуть глубже, в самую суть, под кожу. – Она посмотрела перед собой и заметила: – А ведь на самом деле это и есть сущность любви!

Оба молчали; Гунарстранна вспоминал Эдель, как он горевал по ней и как ему хотелось уединиться.

– Не сомневаюсь, Хеннинг был очень умным юношей и прекрасным человеком, – сказал он, давая понять, что разговор закончен. Он встал. – Но нам, полицейским, приходится иметь дело с уликами и фактами, поэтому для нас крайне важно знать все, что вы можете рассказать… или вспомнить. – Он пожал ей руку и вышел.

Телефон зазвонил, когда Гунарстранна поставил на огонь сковороду с картошкой.

– Знаю, что ты скажешь, – начал Фрёлик, не давая Гунарстранне ответить как обычно: «Покороче, пожалуйста!» – Я звоню из архивов.

Гунарстранна наблюдал за Калфатрусом, который метался за стеклом аквариума. Вода немного помутнела от водорослей и осадка.

– По поводу чего? – спросил он, оглядывая себя сверху вниз. В руке он держал нож с кусочком масла на кончике и вилку.

– По поводу Тормода Стамнеса – социального работника, который занимался удочерением Катрине. Ему восьмой десяток, и он живет в стесненных обстоятельствах, – объяснил Фрёлик.

– В каком смысле «стесненных»?

– Целыми днями просиживает в «Лорри». Знаешь, он из тех, кто десять минут любуется на кружку с пивом, а потом выпивает все в один присест.

– Ясно.

– Сколько ты готов выложить за хороший мотив? – с ухмылкой спросил Фрёлик.

– Хочешь пополнить жалованье, да? Говори скорее, у меня сковорода на плите, – проворчал Гунарстранна.

– Стамнес занимался удочерением Катрине, он отлично все помнит. Но самое интересное другое. Накануне того дня, когда Катрине убили, она приходила к нему, и они разговаривали.

Гунарстранна положил нож и вилку рядом с аквариумом, прикусил губу и глубоко вздохнул. Глаза у него загорелись, сердце забилось чаще.

– Он отвечает довольно уклончиво, – продолжал Фрёлик. – Долго вообще притворялся, что не понимает, о чем я его спрашиваю. Конечно, он был потрясен, узнав, что ее убили. Начал реагировать по-человечески, и все выплыло наружу. Она побывала у него, и он назвал ей имя ее настоящей матери. Катрине вытянула из него все, что ему было известно. Накануне того дня, когда ее убили!

– И как же звали ее настоящую мать?

– Локерт, – ответил Фрёлик. – Хелене Локерт.

– Знакомое имя. – Гунарстранна задумался, припоминая.

– Так и думал, что у тебя в голове что-то щелкнет, – обрадовался Фрёлик на том конце линии. – Ну и как, вспомнил?

– Пока нет.

– Хелене Локерт умерла, когда Катрине было два года. Но не это самое интересное. Самое интересное – причина смерти.

– И какая же она?

– Дело Локерт, в Лиллехаммере. Хелене Локерт задушили в собственном доме. Убийцу так и не нашли.

После того как инспектор ушел, она набралась храбрости и начала разбирать вещи Хеннинга. Ей до сих пор делалось не по себе при мысли о том, что придется прикасаться к его одежде. Она видела, что его вещи висят там, где он их оставил, знала, что больше он никогда их не наденет, и все мелочи напоминали о нем, напоминали, что он умер. Самое ужасное – пережить собственных детей, подумала она. Хуже этого ничего быть не может. Когда наконец она заставила себя войти в комнату сына, долго стояла на пороге и вглядывалась, как будто видела все тут в первый раз.

Инспектор все спрашивал, не оставил ли Хеннинг предсмертной записки. Но ей страшно было рыться в его ящиках, прикасаться к его вещам, бередить горе, потерю, страдания. Она измучилась, думая о том, кем он уже никогда не станет, чего никогда не узнает, никогда не сделает… больше не доставит ей радости. Мечтать нельзя, думала она. Опасно мечтать, потому что мечты делают тебя ранимым. И самые высокие мечты способны причинить самую большую боль. Ей не стоило питать таких надежд в связи с Хеннингом. Каждому хватает собственных мыслей и переживаний. Она стояла словно в ступоре, разглядывая свитера, брюки, ботинки, которые он уже не наденет.

Нужно думать о чем-то практическом, велела она себе. Ей не хотелось касаться одежды. От нее пахло Хеннингом… Она внушала себе: нужно смириться с тем, что Хеннинг умер, что он уже никогда не вернется – ни сюда, в дом, ни в эту жизнь. Взгляд ее упал на красную книгу, лежавшую на кровати. Автором значился Карл-Густав Юнг, один из выбранных Хеннингом гуру. Хеннинг называл Юнга стихийным индуистом, потому что Юнг считал, что время – это иллюзия. Да, кажется, Хеннинг говорил именно так. «Мама, душа не возрождается. Мы каждый раз проживаем разную жизнь. Живя в этой жизни, как моя мать, ты одновременно живешь и в другой жизни, в другом измерении, в другом времени. Может быть, сейчас ты парижанка, а может, женщина каменного века, а может… верблюд!» «Верблюд!» – воскликнула она тогда, смеясь. Слова сына показались ей нелепыми. Вспомнив тот разговор, она невольно улыбнулась и села на кровать. Конечно, Хеннинг прав. После смерти что-то есть. Что-то бродит в других местах, за пределами смертной оболочки, зовется ли это «что-то» душой, энергией или как-то по-другому. Но в одном она была совершенно уверена: Хеннинг не покончил с собой. Мысли о самоубийстве были ему совершенно несвойственны, даже чужды. Вот что надо было сказать инспектору, который приходил к ней. Именно так – коротко и ясно. Хеннинг просто не понимал, как можно покончить с собой!