Смертельный треугольник - Фридрих Незнанский

— Вот… Он туда залез по западному «ребру». И что же? Сорвался на обратном пути. А все почему — комплект хотел собрать. Концептуалист, — с нескрываемой иронией сказал Мохнаткин. — А горы — это не значки.

— А сейчас в вашей экспедиции на Аннапурну были опасные для жизни моменты?

— Когда я находился на высоте семи с половиной тысяч метров и началась непогода. Я решил спускаться. Маршрут, по которому проходит спуск, шел по кулуарам, в которых скапливается снег. Помню, в какой-то момент я стоял на крюке, а надо мной нависало огромное снежное поле — около двухсот квадратных метров. И… оно на меня поехало.

— Как это?! — оторопел Денис.

— Лавина. Я вжался в гору, но какая-то часть лавины прошла через меня. Очень неприятно. В тот день я спустился всего на триста метров, спрятался во льду, там и ночевал.

— Слушайте, Степан, вы вообще чего-нибудь боитесь?

— Вообще-то… на самолетах летать мне довольно неприятно.

— А в палатке, которая висит над пропастью, вам не страшно?

— В палатке не страшно. Говорят, что у альпинистов смерть в горах входит в негласные правила игры… Но это ерунда. Я вот не люблю разговаривать про смерть. Когда уезжаешь на сложное восхождение, запрещаешь себе думать об этом. Но все равно внутри тебя что-то шевелится: мало ли что может случиться…

— А как в горах отличить интуицию от простого страха? Например, «тебе плохо и тяжело, но ты сможешь и вернешься» от «тебе плохо и тяжело и ты не сможешь, и лучше отступить»?

— Много моих друзей погибли, не сумев вовремя повернуть назад, не оценив и не услышав подсказок своей интуиции. Конечно, основные причины их гибели не в этом, но это играло во всех случаях большую роль. В горах на маршрутах всегда тяжело, не буду говорить за всех, но мне точно. В той или иной степени, но тяжело и плохо физически. И страшно до, после или во время. Иногда человек работает на пределе своих возможностей.

— И как же решить, когда надо сказать «стоп» и отступить, даже находясь в двадцати метрах от вершины, а когда надо упереться рогом и дойти до цели? А если при этом голова уже не варит?

— Очень просто. Нужно обладать опытом. И хорошо знать себя, свои пределы. Надо обезопасить себя на случай, если ты не рассчитаешь свои возможности. Надо иметь такой опыт, чтобы жизнь на маршруте была привычнее жизни внизу. Чтобы тело делало на автомате большинство альпинистских движений, а не подключало мозг каждый раз, подходя к станции: «Так, вщелкнуть самостраховку, потом крикнуть «самостраховка», потом выбрать веревку, потом сделать страховку…» Потому что в тот момент, когда мозг будет уже не в состоянии подключиться, тело само может ошибиться…

— Но такой опыт, наверно, приобретается долго. А что же делать, например, начинающим альпинистам?

Мохнаткин пожал плечами и ответил не сразу:

— Вальтер Бонатти, совершивший ряд сложнейших восхождений в одиночку, признался в своей книге, что натерпелся несусветного страха, что замечал за собой не только странные реакции в одиночестве на горе, но даже галлюцинации, что начинал беседовать с рюкзаком, как с товарищем по связке. В конце концов, он считает, что остался в живых только потому, что сменил ледоруб на кресло президента фирмы, производящей ледорубы и снаряжение. Каждому нужно заниматься своим… — Он не закончил фразу.

Денис, чтобы немного разрядить атмосферу, рассказал анекдот — единственный, который он знал по альпинистов.

— Два альпиниста лезут по отвесной стене. Все выдохлись, и вот долгожданная вершина. Сели, огляделись — вокруг такая красота! Достали по бутылочке пивка, теперь уже можно себе позволить. Сидят, хорошо. Вдруг сзади голос: «Ш-шынки, бутылошки не выбрасывайте…»

Мохнаткин не отреагировал. Потом он встал.

— Я не был уверен, что вы придете за мной, но теперь… Она была красива, как вам кажется?

Денис вопросительно посмотрел на него. Он не совсем понимал, о чем говорил альпинист.

— Я не знал никого красивее. Последнее время мне кажется, что я вообще не знал никого, кроме нее. Я не стану возвращаться. И не стану объяснять, зачем я это сделал с ней, не потому, что мне страшно или унизительно. Просто там, в городе, мне тяжело дышать… А вы все слышали… А я… — Он снова не закончил фразу, встал и пошел прямо по леднику. Дошел до края и, не останавливаясь, шагнул вниз.

Денис даже на ноги вскочить не успел.

Тело Мохнаткина провалилось в неглубокую трещину на некотором расстоянии от отвесной стены. Наверно, падая, он отрикошетил от скал. Денис сначала увидел красный рукав его замечательной гагачьей пуховки.

Через сутки за Денисом вернулся проводник, и он отправил его назад — за спасателями. Прилетел вертолет. Привычные ко всему спасатели хладнокровно сфотографировали тело на месте падения — для следствия, а потом уже достали Мохнаткина из трещины. Доктор констатировал смерть от многочисленных несовместимых с жизнью травм — у Мохнаткина был пробит череп, сломана шея и на теле было еще несколько глубоких ран.

«Горы — это не значки», — вспомнил Денис.

Друзья давно не выезжали вместе на шашлычок, а тут как раз наконец распогодилось, так что предложение Грязнова-старшего было с энтузиазмом принято и Турецким, и Гордеевым. Сгоняли на Истринское водохранилище, по пути дважды останавливаемые плотоядными гибэдэдэшниками, — ехали-то на гордеевском «опеле-корса» с вполне заурядными номерами. Турецкий хохотал:

— Независимо от того, куда вы едете, — это в гору и против ветра!

Постовые, впрочем, каждый раз оказывались продвинутыми — немедленно опознавали внутри салона пегую шевелюру Вячеслава Ивановича и отдавали честь.

Удобно ездить с генералами, думал Гордеев в такие моменты, но зависти не испытывал.

Организовали они все неплохо. Грязнов-старший сам с утра замачивал мясо и теперь разводил костер, никому не доверяя эти тонкие процедуры. Гордеев занимался овощами, резал хлеб, разливал водку. Кроме того, у него была припасена бутылочка арманьяка. Турецкий валялся в трех метрах в стороне, на травке, и не делал ничего. Периодически он говорил:

— Могли же, как белые люди, к кому-нибудь на дачу сунуться. С мангалом бы горя не знали…

Лес, промытый недавними ливнями, сладко благоухал. Напоенные влагой листья и трава наконец сбросили с себя ночную прохладу. Костер разгорался долго. В какой-то момент Грязнов-старший не выдержал:

— Саня, может, все-таки оторвешь задницу и пойдешь хотя бы дров еще нарубишь?

— Слава, закон термодинамики знаешь? Под давлением все ухудшается. Лучше не трогай меня…

Турецкого оставили в покое и костер обеспечили без него.

Через полчаса огонь поугас, и Вячеслав Иванович принялся раскладывать шампуры над пышущими жаром углями.

— Вот, гляжу я на тебя, Славка, и думаю, — сказал Турецкий, который на самом деле по-прежнему лежал, подложив руки под голову, и смотрел в небо, — ну к чему такая суета, ей-богу?..