Тридевятые царства России - Анджей Иконников-Галицкий

У сумрачного хранителя маячного огня мы перекусили, поговорили за жизнь, побранили правительство и губернатора – и дальше рванули. Снова по трассе. Посёлок Чехов: закопчённый, грязный, дома с выбитыми стёклами, развалины рыбкомбината… И снова берег, злые волны шумят слева внизу, под обрывом… Посёлок Томари. Остатки японского храма в распадке над домами. Не то чтобы развалины, а так: сакральные ворота в виде огромной буквы П из трёх каменных глыб; за ними в траве угадываются очертания фундамента алтаря. Вот и всё, что осталось от синтоистской святыни.

За Томарями спустились с обрыва, вышли на берег, на узкую отмель. Несколько змей убежали от наших шагов с чёрного песка в траву. Жёлтые волны всё могущественнее стучали в берег.

– Вон, смотри, сивуч! – крикнул Игорь и дал мне бинокль.

В трёхстах метрах от берега из чёрной воды торчали чёрные рваные камни. На самом высоком камне лежал, задрав голову кверху (как будто пел песню или разглядывал звёзды) крупный зверь, тоже чёрный, гладкий, вдохновенный. Поблизости от скал из воды выскакивали и прятались обратно ещё несколько чёрных усатых голов. Сивучи. Мы прошли по берегу. Невдалеке, у кромки прибоя, валялось мёртвое торпедообразное тело. Ещё один.

– Вот это место по-айнски назвается: «Та скала, о которую в пыль разбиваются волны», – пояснил Игорь. – Так примерно можно перевести.

Синие цапли

И – дальше, той же дорогой. Переночевали под шум моря в палатке невдалеке от посёлка Ильинский. Эти посёлки – мрачное зрелище. Брошенные дома, мёртвые окна, обвалившиеся трубы, развалины заводов. По берегам – железные остовы разбитых и брошенных сейнеров. Хмурое, полупьяное население. Делать здесь нечего, уехать отсюда некуда. Рыбзаводы стоят, рыбфлот разворован, зверофермы брошены. Как-то живут – доживают.

От Ильинского дальше дорога становится лучше. Тут ездят грузовики с углём из Углегорска в Южный. Ещё километров тридцать – и у Красногорска большая дорога сворачивает от берега в сторону. Прибрежная трасса тянется, становясь почти непроезжей, ещё километров двадцать – и всё: дальше мосты снесло минувшей весной. Вот тут начинается заказник, раскидавшийся по берегам обширного озера, именуемого Айнским. За озером виднеются тёмные вершины гор: Ичара и гора Краснова. 1022 и 1093 м соответственно. Для Сахалина – прилично. Появляются они из туч изредка, и снова в них прячутся. По совершенно невероятным ухабам и лужам, когда-то считавшимся трассой, проезжаем на боевом «субарике» сквозь пихтово-тисовый лес, выруливаем на берег. Река впадает в море широким потоком; море совсем уже разбуянилось; небо почти черно. Ветер свистит. И мы идём купаться. Если можно это так назвать. Вбегаем в огромную волну, она кроет с головой, и тут же выбрасывает на отмель. Холодная! Бодрит!

Идём обратно к машине. За поросшим травой песчаным гребнем, где уже не чувствуется морской ветер и где выдаёт свой писк первый комар, вдруг видим: медвежье дерьмо. Свежее. Только что здесь был.

Ночевать остались в доме егеря, на самом берегу широкого Айнского озера. С хозяином, конечно, Игорь на дружеской ноге. Ближе к ночи идём на озеро – смотреть синих цапель. Игорь и хозяин обсуждают жизнь и заработки. Заработки здесь – в основном за счёт американцев. Любят они ездить на Айнское: охотиться да природу на камеру снимать. Австралийцы тоже бывают. Новозеландцы попадаются.

Совсем вечер. Перед заходом солнца вдруг очистилась северо-западная сторона неба; в сине-оранжевых полосах заката явилась косматая вершина горы Ичара; запереливалась сказочными цветами поверхность озера. И вот – птица взлетела с воды, огромная, переливчато-синяя, и устремилась наискосок вверх, вытянув шею, панически крича. И тут же – пол-озера поднялось на воздух. Десятки синих переливчатых длинношеих птиц рванули куда-то, прокричали своё – и скрылись за деревьями.

Стемнело. Мы пошли спать.

Ухабистые дороги и богатые иноземцы

Сахалин – остров контрастов (как, впрочем, и весь Дальний Восток, да и вся Россия). Начиная с дорог. Прекрасная, гладкая, как отполированная, трасса Корсаков – Южный – Долинск – и убойные ухабы остальных сахалинских дорог. Мы доехали с Игорем до Углегорска. Шёл обычный дальневосточный дождь: то ливень, то морось. Возле Углегорска начался асфальт, но лучше бы он не начинался. По его трещинам и разломам догребли до угольного разреза. Нам надо было прощаться. Игоря звали неведомые дороги, а моё пребывание на острове заканчивалось. У разреза остановились, дабы договориться с каким-нибудь водилой: посчастливится – до Южного, а то – хоть до Ильинского. Автобус, как нам сказали на автостанции, скорее всего, из-за селей не пойдёт. Один водила взял меня до Ильинского. Обнялись с Игорем.

– Ну, – сказал Игорь, – ты побывал в таких местах Сахалина, в которых редкий сахалинец бывал. Счастливого пути.

– И тебе счастливо добраться. Хорошей дороги и целеньких мостов.

По страшным ухабам, на которых, кажется, вытряхивает из тебя печёнки, а КАМАЗ должен непременно развалиться, добрался я до Ильинского. Там застопил другой КАМАЗ – до Южного. Грунтовка от берега Татарского пролива идёт здесь через перевал и спускается к берегу Охотского моря. Самое узкое место острова. На охотском берегу у дороги сидят – кто бы вы думали? – цыганки. Торгуют косметикой, кожаными куртками, платьями – и крабами. Огромные крабы, по полметра (с клешнями) в диаметре, красные, пахнут морем. Шофёр мой купил пару крабов, положил рядом с собой, отломил клешню – и давай грызть. Одной рукой рулит, другой – с крабом расправляется. Так и доехали до Южного.

И вот опять дождь, я ночую всё в той же привокзальной гостинице. Но – не один. Сосед мой по номеру прибыл с материка, а утром едет поездом в Ноглики. Везёт три ящика и огромную сумку фруктов, и поэтому путешествует сушей и морем, а не по воздуху. Молодой парень, работает на буровой, нефть добывает.

– Зарабатываем мы, – говорит, – прилично. Чего ж, грех жаловаться. Долларов пятьсот-семьсот в месяц получается. Не то что тут, в Холмске каком-нибудь или в Томарях, где за тысячу рублей в месяц люди удавиться готовы, и то работы нет. Но ведь ты пойми, что обидно. Ведь я вот специалист, вкалываю, а тут же рядом американец работает, ту же работу делает, а получает в десять раз больше. Ведь ты что думаешь, какие у них ставки? Да он меньше чем за пять тысяч баксов и разговаривать не станет. Ты ешь персики, ешь, а то мне всё равно не довезти… И ведь они что делают? Они всё тут скупили, вся нефтедобыча тут принадлежит американцам. Нашим, которые начальники, которые к скважине близко не подходят, всё здесь, в Южном тусуются, – им они платят по две, по три штуки баксов. Купили, значит. А с нами, с русскими работягами, разговаривает такой, как с рабами. Понимаешь, что обидно: они нас на нашей же земле за людей не считают. Презирают. Вот что обидно.

Из Южного во Владивосток я всё же улетел самолётом. Уж больно заморочно искать другие пути. Во Владивостоке я жил в получасе ходьбы от порта. А тут – надо ехать в Корсаков или Холмск, там сидеть, ждать транспорта. А сколько ждать? День, неделю, месяц? Кто знает? Или на пароме и поезде тащиться? Так опять неизвестно: пойдёт паром или не пойдёт; будут билеты или не будут… В общем, выложил сто баксов – и улетел.