Идеальная мишень - Чингиз Абдуллаев

— Интересно, — усмехнулся Рогов. — Действительно интересно.Кажется, я начинаю верить в ваши нестандартные подходы.

— Я могу рассказать вам очень занятную историю, которуюслышал от отца, — продолжал Дронго. — В шестидесятые годы один человек решилзащитить диссертацию по газетам военного времени. Он исправно проштудировал вбиблиотеках все газеты, выходившие во время войны, и написал диссертацию онашем военном потенциале в первой половине сороковых. И что вы думаете?

Диссертацию немедленно засекретили, настолько ошеломляющимиоказались сведения о нашем военном потенциале во время войны. И это газетывремен войны, которые подвергались строжайшей военной цензуре. Вот вам и весьсекрет, В ЦРУ, говорят, целые управления занимались подробным анализом всехвыходивших в социалистическом лагере газет и журналов. Вы, очевидно, не знаете,что в состав Первого Главного управления КГБ СССР входили еще двасверхсекретных управления.

Управление «Р», отвечавшее за оперативное планирование ианализ, и управление «И», уже тогда имевшее мощную компьютерную службу. Но,кстати, лучше всех прессу использовала особая секретная служба «А», котораязанималась организацией дезинформации. Именно сотрудники этой службы готовилиразличные статьи в чужих газетах, они прекрасно понимали, как важноиспользовать печать в собственных интересах.

— Да, разумеется. — Рогов отодвинул тарелку. — Но почему выуверены, что сумеете выйти на конкретный результат?

— Судя по вашим данным, Кочиевский отправил в Европу группудля захвата Труфилова, — пояснил Дронго. — Я абсолютно убежден, что противникиЧиряева попытаются нанести ответный удар. Если я все рассчитал верно, мы вскореузнаем о действиях этих групп. И тогда мне следует оказаться в нужном месте. Вэтом и состоит моя тактика. Я почти уверен: мы получим известия в ближайшиенесколько дней.

— Да, — сказал Рогов, — теперь я понимаю, почему вас считаютгением.

В следующее мгновение в столовую ворвался возбужденныйЛукин. В пустом помещении сидели только Дронго и Рогов. Лукин подскочил к ним,посмотрел на Дронго.

— Говорите, — кивнул тот.

— Есть, — выдохнул Лукин. — Вы просили обращать внимание налюбые происшествия в самолетах, вылетающих из Москвы.

— Что случилось? — спросил Дронго.

— Только что передали из Амстердама. На рейсе АэрофлотаМосква-Амстердам убили одного из пассажиров. Голландская полиция задержала всехпассажиров, ведется расследование.

— Они начали, — вздохнул Дронго, отодвигая тарелку. — Я таки предполагал. Они начали. Когда ближайший рейс на Амстердам?

К дому на авеню генерала Леклерка я подъехал минут черездвадцать после того, как договорился о встрече. Расплатившись с таксистом, явыскочил на тротуар. Подбежав к подъезду, нажал на кнопку домофона.

— Я вас слушаю, — раздался голос Сибиллы Дюверже.

— Это друг мистера Труфилова, — проговорил я, сдерживаякашель. — Я звонил вам недавно.

— Заходите, я живу на четвертом этаже. — Щелкает замоквходной двери.

Я вхожу в подъезд, автоматически включается свет. Прохожу клифту. И через несколько секунд после того, как открывается дверь и включаетсясвет, раскрываются створки кабины лифта, распахиваются под приятную музыку.Вхожу в кабину, нажимаю на кнопку четвертого этажа. Когда всю жизнь видишьавтоматически включающийся свет, чистые парадные и услужливо раскрывающиесяперед тобой створки лифта, поневоле вырабатывается совсем другой характер, чему большинства бывших советских людей. Чаще всего мы видели замызганный темныйподъезд, провонявший сивухой и мочой, и обшарпанные двери. Я не утверждаю, чтовсе подъезды в нашей бывшей стране были такими, но и таких повидал немало.

Выхожу из лифта, озираюсь. На площадке четыре квартиры. Накаждой двери имеется табличка. Прохожу по коридору и вижу наконец нужную мнефамилию. Едва подхожу ближе, как дверь открывается. На пороге стоит женщина. Унее темные прямые волосы, почти до плеч. Светлые миндалевидные глаза, нос снебольшой горбинкой, который ее совсем не портит, и тонкие сухие губы. Онасмотрит на меня и, похоже, пытается вспомнить, где меня видела. Но вспомнить неудается — мы с ней никогда не встречались. Зато я сразу узнаю ее лицо. Мнепоказывал фотографию Кочиевский. — Добрый вечер, — здороваюсь я.

Хозяйка молча пропускает меня в квартиру. Когда я вхожу иона закрывает дверь, я оборачиваюсь к ней.

— Должна вас предупредить, — говорит Сибилла, — я позвониласвоему другу в полицию и сообщила о вашем визите. Камера наблюдения внизу ужесфотографировала вас, и ваша фотография уже имеется у нашего консьержа.

— Спасибо за предупреждения. — Я пытаюсь улыбнуться.

— Проходите, — приглашает Сибилла.

На хозяйке длинное черное платье, даже туфли на высокомкаблуке почти не видны. Странно… Она что же, ходит на каблуках и дома? Впрочем,у каждого свои причуды. Но мне почему-то кажется, что она дома не одна… Аможет, хозяйка недавно принимала гостей и еще не успела переодеться? Стоит лигадать?

Мне вдруг приходит в голову, что она, возможно, специальнотак нарядилась, то есть из-за моего визита. В конце концов, разве поймешьфранцуженку, пусть даже наполовину польку?

Я усаживаюсь на голубой диван. В просторной гостиной —царство «нового евростиля». Или, как его сейчас называют, «техностиля».Глубокие, причудливо выгнутые диваны, настольные лампы и торшеры четкихгеометрических линий…

Небольшие лампочки освещают картины постмодернистов. Иповсюду неяркий мягкий свет, словно рассеивающийся по гостиной. Хозяйка садитсяв кресло причудливой формы, стоящее напротив дивана.

— У вас ко мне дело? — Она берет со столика длинную пачкусигарет.

Предлагает мне, но я качаю головой — уже откурил свое.

Сибилла щелкает зажигалкой, затягивается. Внимательносмотрит на меня.

Сложно начинать разговор именно здесь. Париж… Картиныпостмодернистов на стенах, причудливый дизайн и эта женщина… Какое ей дело домоей судьбы, до моей дочери, до моей жизни? Как я могу ей объяснить, чтопроизошло? Могу ли я надеяться, что она захочет мне помочь? Какое ей дело домоего горя? — Извините, что беспокою вас так поздно, — говорю я, покашливая, —но у меня очень важное дело. Я не посмел бы даже позвонить вам, если бы речь нешла о самом дорогом для меня человеке, о моей дочери.

Она смотрит на меня с удивлением. Смотрит и курит, изящнымдвижением стряхивая пепел в стоящую на столике пепельницу в виде головы льва,раскрывающего пасть.

— Я вас не совсем понимаю, — говорит она. — При чем тут вашадочь?