Голоса ночи - Анна Малышева

Она открыла коробочку с румянами.

– Ему было забавно видеть девчонку, которая так похожа на его любовницу. Но чего ради он стал ухаживать за мной? Зачем женился? Может, у меня характер лучше? Может, я вообще умнее и красивее? Или просто хотел ее позлить?

Анжелика вытащила из косметички помаду и осторожно коснулась ею своих припухших губ. Нижняя губа уже не болела, на ее внутренней стороне остался белый рубчик – след от ранки.

– Я все это могу понять, – сказала вслух Анжелика. – Но какого черта она носит такой же голубой плащ, как у меня, и душится теми же духами? Зачем ей это надо? Или ему это было надо? Боже, да кому угодно, только не мне.

И вдруг у нее в голове зазвучали два голоса одновременно. Обе Анжелики – сильная и слабая, умная и не очень – ссорились и ругались друг с другом, как две соперницы из-за одного мужчины. Она застыла с помадой в руке, уставившись на свое отражение – бледная, перепудренная, с недокрашенными губами. В конце концов из этого гвалта в голове, будто текст факса из аппарата, выползла одна фраза: «Это она звонила насчет алиби».

– Боже! – сказала Анжелика, когда в голове наступила относительная тишина. – Боже, боже! Это была она.

Она бросила помаду на полочку, даже не позаботившись закрыть колпачок. Помада покатилась, упала в раковину и сломалась. Анжелика равнодушно отнеслась к судьбе изделия Ив-Сен-Лорана и выскочила из ванны с одним желанием – немедленно что-то выпить. Нашлись остатки водки, и она выпила все, что смогла выдоить из бутылки, – примерно с четверть стакана. Отдуваясь, нашаривая сигареты, опустилась за кухонный стол и чиркнула зажигалкой.

«Я же думала, что мне насчет алиби звонила Маша… Но чего ради она стала бы мне звонить? Еще я думала, что это была чья-то неумная шутка. Но шутка, во-первых, оказалась умной, а во-вторых, кто с этим шутит? Это была она. Официанток никто не подкупал. Они действительно меня узнали! Меня, то есть ее. Маша говорит, мы похожи как две капли воды. Может, она и преувеличивает, но мы похожи, теперь я понимаю, что она не соврала! Такого не придумаешь. Она не сумасшедшая. И я не сумасшедшая. И официантки не сумасшедшие! Если бы следователю пришло в голову расспросить их, во что была одета та «я», которая сидела четвертого мая в «Ла Кантине», тогда бы все всплыло наружу… Я в тот вечер была одета в голубой плащ, на мне были брюки, белая рубашка… И меня кто-нибудь в этом да видел. Хотя бы мои свидетели в казино. А во что была одета та, другая, о которой вспомнили официантки? Так же как я? Сомнительно. Так не ходят в дорогие клубы. И вообще, она же не может всегда одеваться вроде меня! Но ему и в голову не пришло спросить об этом. Или пришло? Нет, тогда бы мое алиби рухнуло. Я же не успела бы поменять одежду между клубом и казино, за какие-то пять минут. А значит, алиби полетело бы к чертовой матери. Я сама не смогла бы ему сказать, как была одета в клубе. Я этого не знала! Почему она мне об этом не сказала? Странно. Нет, более странно то, что она вдруг позаботилась обо мне… Я ничего не понимаю. Я не знала ее совсем. Она меня, наверное, немного знала со слов Игоря. Но она же должна была меня ненавидеть! Когда он на мне женился, а ее отодвинул в сторонку в качестве любовницы, она должна была мне глаза выцарапать! А как она себя вела? Идеально. Любовницы звонят женам, выясняют с ними отношения, пытаются встретиться и разобраться… Жены проделывают то же самое. Я ее никогда не видела. Она тоже со мной не встречалась. Игорь погиб при невыясненных обстоятельствах. Так черт возьми, откуда должна была взяться ее симпатия ко мне, да еще такая, чтобы она сделала мне алиби?!»

Анжелика глубоко затянулась сигаретой, встала, приоткрыла окно. Чувствовала себя так, будто стояла в проходе несущегося на всех парах скорого поезда. Ее качало. Она упала за стол и закрыла лицо руками. Внезапно перед глазами у нее появился настоящий поезд. Купейный вагон. Поездка в Крым с родителями в возрасте восьми лет. Папа говорит: «Не стой возле открытого окна, тебя продует». Мама в купе раздирает на части жареную курицу, которая уже начинает нехорошо пахнуть. Дочку зовут есть, но слишком жарко и есть не хочется. Она становится на чехол отопления и высовывается в окно, как только родители уходят в купе обедать. В лицо ей бьет быстрый горячий ветер, она щурится, чувствуя, как ресницы под этим ветром загибаются в разные стороны и спутываются между собой. Лика высовывает из окна руку, и ее начинает подбрасывать ветром. Резкий аромат незнакомой травы щекочет ноздри, руку жгут прямые солнечные лучи. Ее снова зовут есть, и она засовывает голову и руку в окно. В вагоне очень душно и пахнет несвежей едой, которую в этот час разворачивают во всех купе. В их купе опущена кожаная коричневая штора – мать страдает от жары. На ней потрепанные красные тапочки, ситцевый халат. Отец усаживает свою любимую Лику рядом с собой и дает ей помидор. Потом приглаживает ее прямые черные волосы и говорит, что они горячие, значит, Лика все-таки не слушалась и высовывалась в окно. Она ест приятно-прохладный пресный помидор и чувствует что-то очень похожее на счастье.

– Господи, – сказала Анжелика, поднимая голову и открывая глаза. – Почему же я теперь одинока, как собака? Что это за жизнь такая? Я не хочу так жить. Я не могу так жить! Зачем я его встретила, зачем он меня подобрал?! Я не хочу его помнить, не хочу его знать! И о ней тоже не хочу ничего знать! Ничего не хочу! Все это ненастоящее! У меня с семнадцати лет все ненастоящее! Все, все!

Она плакала, упав головой на стол, и больше не пыталась сдержать слез. Сигарета давно потухла, водочные пары постепенно выветривались у нее из головы, в окно проникал мягкий весенний воздух. Ее уже не шатало, Анжелика больше не видела поезда, не видела отца, не думала, не вспоминала. Она просто старалась выплакать все слезы, которые были. Через полчаса снова умылась холодной водой и вынула из раковины изуродованную помаду.

«Надо быть экономней, – сказала она себе. – Денег нет, как дал понять Саша. В конце концов, я же не убивала своего мужа, так за что мне должны достаться деньги? А интересно, она знает, что мы хотели его убить? Ведь он знал – благодаря Лене. Рассказал он ей или нет? Если да – я прекрасный объект для шантажа с ее стороны. Зачем она устроила мне алиби? Зачем ей это, если она его убила? Меня бы посадили, а она осталась в стороне… Может, денег захотела? И кто же, черт возьми, его убил?! Если бы это сделали мы с Сашей, у нас теперь не было бы никаких проблем. Было бы одно из двух: или мы бы уже сидели за решеткой из-за какого-нибудь просчета в нашем плане, или спокойно спали бы по ночам, чего теперь и в помине нет. Меня мучают кошмары, а его – безумная жена. Жаль, что мы этого не сделали! Маша его не убивала. Не знаю почему, но я ей верю. Его могла убить любовница. По какой угодно причине. Его мог убить тот парень, который избил меня. Тоже по любой причине. Но какая бы ни была причина, кто бы его ни убил, я хочу покоя, нормальной жизни!»

Анжелика заново накрасилась, сунула в сумку деньги и натянула джинсы и легкий свитерок. После смерти мужа она вернулась к тому стилю одежды, который ей нравился до встречи с ним. Вспомнились его требования: классические костюмы, спокойные цвета, украшения, строгая прическа… И она вдруг подумала, не по его ли инициативе в ее гардеробе появился голубой плащ? Попыталась припомнить и в конце концов пришла к одному выводу – он указывал только стиль, в котором она должна одеваться. Сам в магазины ходил крайне редко. Вещи не покупал, ограничиваясь тем, что выдавал деньги. Ее покупки не критиковал. «Странно, – сказала она себе. – Если он хотел, чтобы мы с той девушкой одевались одинаково, ему же надо было как-то за мной следить? А он этого не делал. Как же так получилось, что у нас одинаковые плащи? Может, он указывал ей, а не мне? Может, он ее делал под меня, а не меня под нее? Утешение, но слабое… Во всяком случае, это унизительно для нас обеих. Я вообще не имела понятия, что происходит, когда он мне говорил «тебе идет синий цвет» или еще что-то в этом роде. Но она?»