Фебус. Недоделанный король - Дмитрий Старицкий

Решетки на окна. Впрочем, это даже не обязательно — там такие узкие бойницы, что даже пацан не пролезет. Локал-ки для прогулок во дворе выгородить и отделить от ворот и хозблока. Колючку на стены… Хотя колючка в эти времена слишком дорого выйдет при ручной работе, достаточно кучу битых бутылок по верху стены зацементировать. Вышки для охранников можно и деревянными сделать по первости.

— Какое битое стекло, Жан Жаныч? Окстись… — возразил я. — Стеклянная тара сейчас только в Венеции на секретном острове делается и продается чуть ли не на вес золота. Наладим у себя производство стекла — тогда и настанет для нас далекое светлое будущее, Жан Жаныч: построение ГУЛага в одной отдельной Гаскони. Вот так-то, — поднял я кубок с сидром. — В любом случае, если дело с Альбре доведем до конца, считай себя кавалером чести ордена Горностая. Ну, будьмо…

И мы чокнулись бокалами по-русски.

— Все равно мне носить можно только «Золотое руно», и ничего больше, — пожал плечами бастард, поставив опустевший кубок на стол. — Таков устав Ордена.

— Ой, Жан Жаныч, да кто этот устав соблюдать будет, без Карлуши-то Смелого? — засмеялся я. — Ты вспомни Атоса в «Двадцать лет спустя»… или в «Тридцать…». Точно не вспомню, из какой книги, но цитирую тебе Дюма почти дословно: «На нем красовались знаки орденов Золотого руна, Подвязки и Святого Духа, что одновременно в таком сочетании можно было встретить разве что у коронованных особ…» Так что не заморачивайся и носи все разом — пусть завидуют.

Бастард пожал плечами и затем радостно осклабился:

— А что? Я такой… весь из себя герой. Будешь отрицать? Тыры-пыры восемь дыры… помнишь?

В ответ я засмеялся намеку на старый анекдот, только замахал руками, показывая, что в его геройстве никто не сомневается ни на йоту.

— И это… — бастард вынул из-за пазухи сложенный лист и передал его мне, — вот список тех твоих придворных, кто посещал посольских в узилище за последние сутки. Мосарабы мои составили. Глядишь, и пригодится тебе такой компромат на них.

И я подумал: это мое упущение, что таковых записей ранее не вели мурманы. Но не трудно будет их опросить и постфактум, вроде провалами памяти они не страдают. А там разберемся, где просто визит вежливости, а где и сговор.

— Решено. Всех перевести из башни в отель. Не рассчитана башня на такое количество заключенных, — констатировал я.

— Но сначала нужен ремонт, сир, — заметил бастард. — Чтобы это была именно тюрьма, а не профилакторий.

— Сколько того ремонта? — спросил я, прикидывая, успеем ли с этим до коронации.

— Максимум неделя. Можно и быстрее, только мастеров подогнать побольше и правильно их мотивировать.

— Добро. Вот ты этим и займись. Смету, приблизительный расчет того, что делать немедленно, а что может и подождать. Деньги возьмешь у Микала.

— Ну, как всегда… — засмеялся бастард. — Инициатива имеет инициатора.

Вторая половина дня прошла в хлопотах и приготовлениях к завтрашней охоте на благородных оленей. Главный ловчий — барон дю Монтде Марсан, обещал мне выставить королевского оленя не менее чем с десятью отростками на рогах.

Желающих выехать со мной на охоту было чрезмерно много. Такой толпой можно было всю дичь в округе разогнать, что она больше в наши края и носа не сунет, и я объявил гендерную сегрегацию.

— Со мной на охоту едет только молодежь, претендующая стать пажами де корт. Хочу на них посмотреть в деле.

Возразить мне никто не посмел, но все равно набралось больше двадцати всадников. Не считая моего шута, телохранителя Марка, ловчего и его егерей.

Саншо звать с собой было бесполезно — он от Каталины не отходил ни на шаг.

Подготовка к охоте была веселой, как в любой компании подростков, которым предстоит оторваться в пампасах без взрослых, и остро переживающих это приключение заранее. И мне с ними — ровесниками моего тела, было хорошо и комфортно.

Но, видимо, я что-то делал не так, потому как, отозвав меня в сторонку, шут с серьезным выражением лица прочитал мне нотацию:

— Двор, куманек, это один большой гадюшник. Любой двор. Твой двор — не исключение. Любая твоя ошибка будет замечена, препарирована и высмеяна, обрастая самыми гнусными домыслами и сплетнями. Поэтому когда с кем-то из этих мальчишек будешь говорить, то просчитывай, кто у него отец, кто мать, кто дядя… К какой придворной партии они принадлежат, и всегда будь настороже. Доверяй только тем, в ком уверен как в себе самом. Не смотри, что они еще мальчишки… Самые прожженные придворные интриганы вырастают именно из таких мальчишек, начинающих обучаться при дворе интригам с младых ногтей, в пажах.

И кто он теперь вообще? Товарищ Кайфоломов его фамилие, а не дю Валлон.

— Эх, кум, я по своей глупости думал, что ты меня веселить должен, а не огорчать, — посетовал я.

— В первую очередь я желаю, чтобы ты остался жив, куманек, и не попал по незнанию в ловушку, — ответил мне шут и сорвал свою шапку с бубенчиками. — А повеселить — пожалуйста.

И принялся трясти шапкой. Бубенчики ритмично зазвенели. Шут приплясывал и громко пел срамные частушки, от которых покраснели уши не только у благородных мальчиков, но и у взрослых конюхов.

Вечером меня позвали к моему духовнику, который, пока я находился в По, не проявлял ко мне допреж никакого видимого интереса.

В его скромной келье, прилепленной к замковой капелле, я застал отца Жозефа и еще одного монаха — старичка-францисканца.

Духовник лежал на узкой деревянной койке, приподнятый на подушках. Болел. Запахи тяжелой болезни, пропитавшие помещение, ни с чем не спутаешь.

— Сын мой, — обратился он ко мне, едва я вошел в это скромное чистое жилище, неожиданно резко контрастирующее с теми потугами на роскошь, которые ощущались в остальных помещениях дворца. — Я не беспокоил тебя, надеясь, что эта телесная немочь, ниспосланная на меня по грехам моим, вскоре меня отпустит и я снова начну духовно окормлять тебя. Но… видимо, не судьба. Я благословляю тебя на коронацию. Будь добрым монархом своим подданным. И так как я не смогу сопровождать тебя, то передаю право быть твоим духовником отцу Жозефу, которого ты прекрасно знаешь. Мне горько расставаться с тобой, но… все в руках Господних. Мы можем только предполагать, а располагает всем Господь. Пусть хранит тебя Дева Мария и все святые наши.

И, подняв правую руку, он перекрестил меня.

Мне вдруг стало стыдно перед этим незнакомым мне человеком. Повинуясь внезапному порыву, я стал на колени перед одром больного, обнял его и сказал:

— Спасибо тебе, падре, за все. Я никогда не забуду доброту твою.

А когда поднялся, то увидел слезы, которые бежали из уголков глаз больного священника ручейками по щекам, и его счастливую умиротворенную улыбку. И ощутил, что этот старик, проживший всю жизнь в целибате, любил принца Феба, как сына.