Время и книги (сборник)  - Уильям Сомерсет Моэм

Помог ли мне отдых, или же медитация свами, но мне стало гораздо лучше. Немного погодя я смог дойти до павильона, где свами сидел днем и спал ночью. Это было длинное пустое помещение футов пятьдесят в длину и примерно двадцать пять в ширину с многочисленными окнами. Нависающая крыша почти не пропускала свет.

Свами сидел на тигриной шкуре, разостланной на невысоком помосте; перед ним стояла курильница. Время от времени к ней подходил кто-нибудь из учеников и зажигал благовонную палочку. Запах был приятный.

На полу, скрестив ноги, сидели ученики, жители ашрама и гости. Некоторые читали, другие медитировали. Вошли двое паломников-индусов; они поднесли учителю корзину фруктов и простерлись перед помостом. Свами легким кивком поблагодарил и жестом велел ученику унести корзину. Он ласково заговорил с паломниками, а потом опять же кивком отпустил их. Они снова простерлись перед ним, затем уселись среди других почитателей. Свами же вновь вернулся в блаженное состояние самадхи, то есть созерцания Бесконечности. Присутствующие, казалось, слегка затрепетали. Воцарилось напряженное и выразительное молчание. Возникло ощущение, что происходит нечто необычное, и хотелось затаить дыхание. Немного погодя я на цыпочках вышел из зала.

Мой обморок, как я узнал позже, породил самые фантастические слухи. Весть о нем разнеслась по всей Индии. Объясняли его трепетом, который я испытал от предстоящей встречи со святым. Еще говорили, что воздействие Махарши – даже до того как я его увидел – ненадолго погрузило меня в Бесконечность. Когда меня расспрашивали, я лишь улыбался и пожимал плечами. Признаться, я в тот день потерял сознание не в первый и не в последний раз. Доктора объясняют это возбудимостью солнечного сплетения: оно прижимает диафрагму к сердцу, – и порой такое состояние проходит не сразу. Мне становится нехорошо, но я уже знаю, что делать, – я зажимаю голову между коленями. Много лет назад, когда я проходил практику в больнице Святого Фомы и работал в амбулатории, именно к такому приему мы советовали прибегать нервным женщинам, когда они чувствовали приближение обморока. Мне самому это, правда, не помогает. На меня опускается тьма, и я ничего не чувствую, пока не приду в себя. В один прекрасный день я в себя не приду.

С тех пор индийцы приходят посмотреть на меня – человека, который благодаря особой милости Махарши погрузился в Бесконечность; так же соседи Германа Мелвилла приходили посмотреть на него – человека, побывавшего среди каннибалов. Я объясняю им, что это мое скверное свойство – всего лишь результат телесных особенностей и никаких последствий не имеет, вот только нервирует окружающих. Они недоверчиво качают головами. Откуда мне знать, спрашивают они, что я не погрузился в Бесконечность? Мне нечего ответить, я могу только сказать – но не говорю, боясь их обидеть, – что если я и погрузился в эту самую Бесконечность, то там совершенно пусто. Однако их предположение не так уж нелепо, как может показаться; согласно их вере, даже в глубоком бессознательном сне сознание бодрствует, и душа объединяется с бесконечной реальностью, которая есть Брахман (душа мира). К этому я еще вернусь.

Интерес к моей особе, вызванный происшествием, для меня самого пустяковым, но важным в глазах последователей Махарши, заставил их послать мне массу материалов – рассказы о его жизни, о каждодневной деятельности, о разговорах с ним, изложение его учения и все такое прочее. Я прочел большую часть. Меня впечатлила необычайность этого человека, и на следующих страницах я хочу рассказать читателю то, что узнал из публикаций, присланных мне неизвестными индийскими друзьями.

История Махарши необычна и трогательна, и я намерен изложить ее как можно проще, ничего не комментируя, не осуждая поступки, которые западному читателю покажутся нелепыми, изложить так же безыскусно и кратко, как монахи пишут жития святых. Прежде чем начать, я должен дать читателю некоторое представление о религиозных взглядах Махарши, потому что иначе трудно понять его поведение, мотивы поступков и образ жизни. Я приступаю к рассказу не без трепета, ибо речь пойдет о материях, с которыми я знаком весьма поверхностно. Все свои знания об этом предмете я почерпнул из книг. Самые важные из них – «Индуизм и буддизм» сэра Чарльза Эллиота, «История индийской философии» Радхакришнана и его же перевод Упанишад, «Веданта, или Учение о реальности» Айера Кришнасвами, «Познание Брахмы» профессора Бартнетта, «Вивекачудамани» Шанкары. Я цитирую тексты перечисленных авторов, просто решил не загружать страницы эссе кавычками и сносками. Индуизм не только религия, это также и философия; и более того – образ жизни. Если принять его основные принципы, остальные следуют неизбежно, подобно тому как в силлогизме за посылками следует вывод. Индуизм представляет собой сплав верований дравидов – древнейшего народа Индии с религией ариев, вторгшихся в страну во втором тысячелетии до нашей эры; когда индуизм сформировался, на что потребовалась не одна тысяча лет, его концепции изложили авторы Упанишад. Сам факт древности религии не означает ее истинности, зато свидетельствует, что уже много веков ее принципы удовлетворяют духовные запросы верующих.

Чуть выше я уже говорил о самадхи. Поскольку мне придется упоминать о нем довольно часто, поясню на всякий случай, что это такое. Самадхи обычно, хотя и не обязательно, достигается путем долгой медитации. Медитация – сосредоточение сознания на определенном объекте. В отличие от самадхи при медитации не происходит полного отключения от внешнего мира. Когда в ашраме ученики Махарши в определенные часы декламировали стихи или читали вслух, то, стоило им произнести неверное слово или неточно процитировать стих, учитель, погруженный в медитацию, тут же их поправлял. Так опытный музыкант, заслушавшись каким-нибудь великим произведением, заметит фальшивую ноту и мысленно, хотя и бессознательно, ее поправит, продолжая тем временем наслаждаться музыкой. Самадхи – состояние, подобное трансу, глубокое погружение в бесконечную реальность, которая есть Брахман; в ней посвященный составляет единое целое с Абсолютом и наслаждается существованием, знанием и блаженствует. Знающий может сам войти в такое состояние и не чувствовать окружающего мира. Приведу пример.

В Калькутте я познакомился с одним довольно известным индийским биологом, женатым на американке. Он был глубоко религиозный человек и каждый день час или два уделял медитации. Мы заговорили о самадхи. Его жена рассказала, как однажды, чтобы попасть на научную конференцию, им пришлось ночью ехать в поезде. Прилечь в переполненном вагоне было негде. Поезд тронулся, и ее муж вошел в состояние самадхи и вышел только на следующее утро, когда они прибыли к месту назначения. Другие пассажиры всю ночь болтали, жевали. Деревянные скамьи были жесткие и неудобные, бедная женщина не сомкнула глаз. К утру у нее раскалывалась голова, все тело ломило, а муж был свежим и отдохнувшим. Добравшись до гостиницы, она сразу рухнула на кровать, а он успешно работал весь день, бодрый, словно всю ночь спал в своей постели.

Упанишады – собрание трактатов в прозе и стихах; на протяжении долгого времени их писали мудрецы, ищущие истины. Считается, что трактаты эти написаны по божественному повелению и являют собой высшее и чистейшее выражение индийской философской мысли. Их цель не столько узнать истину, сколько принести мир и свободу мятущемуся человеческому духу. Упанишады непонятны и трудны для восприятия. Их толковали многие комментаторы, в основном ради подтверждения собственных доктрин, и, наверное, самый выдающийся среди них – Шанкара.