Отстегните ремни - Катерина Кириченко

— А мама уволила няню-Лену. Потому что она много разговаривает.

— А меня бы твоя мама тоже уволила?

— Угу. Ты тоже много разговариваешь.

Я замолчала.

Остановилась у маленького магазинчика, даже не магазинчика, а того, что в Москве выросло на месте бывших коммерческих палаток, — по сути те же унылые палатки, но следующего поколения: странные стеклянные постройки, стоящие прямо на тротуаре, но уже более смахивающие на магазины, чем их предшественники, по крайней мере в эти уже можно было войти. С витрины на меня тоскливо взирала дешевая китайская бижутерия и немного парфюмерно-косметических товаров того же качества, что и бижутерия. В то, что предлагаемые здесь духи имеют хоть какое-то отношение к Франции, не верилось ни на минуту.

— Давай зайдем и купим нам что-нибудь смешное, — предложила я, соображая, как бы мне минимальными средствами изменить нашу внешность.

Проведя в магазине около получаса, я вышла оттуда с двумя большими пакетами. В одном, непрозрачном, сидел теперь заяц Вася («Ему там очень уютно!» — сказала Даша, а я радовалась, что хотя бы один пункт из описания нашей внешности теперь спрятан). Во втором лежал дешевый парик цвета «жгучая брюнетка», огромные, на пол-лица, солнцезащитные очки (из дешевой мягкой пластмассы, но какая теперь была разница?), и огромная панама для Даши, скрывающая половину ее головы. Также валялись там и купленные мной по принципу «самое дешевое из всего, что у вас есть» — шампунь, расческа, зубная щетка и прочие мелочи, без которых, как выяснилось, совершенно невозможно жить.

Проплутав арбатскими переулками и несколько раз спросив дорогу, мы, наконец, завернули в арку, ведущую в тихий двор. Прижавшись спиной к стене арки, я выждала полминуты и резко выглянула на улицу. Я копировала виденное мной в кино поведение скрывающихся шпионов. «Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно».

Улица выглядела совершенно пустой.

Я слегка расслабилась и обогнула двор, читая номера на подъездах. Нужный нам оказался последним. Я налегла всем весом на огромную старинную дверь, с вставленными в нее цветными стеклами, и оказалась в предбаннике с домофоном. Нажала сказанный мне привокзальной бабкой код, и… — дверь не открылась.

О господи! Так это новый вид кидалова? Берешь деньги на вокзале, даешь любые, найденные где угодно, ключи, называешь адрес — и все? А что потом? Каждый день менять вокзалы, чтобы люди не нашли тебя для разборки? Или такие комнаты снимают только приезжие, а у них нет времени разбираться?

Я набрала код повторно. И опять с тем же нулевым результатом.

— А ты ее ударь! — посоветовала Даша.

— Кого? — не поняла я.

— Ну, дверь ударь.

Я набрала код и одновременно ударила дверь ногой. И точно! Сезам открылся и пропустил нас в недра старинного арбатского дома.

— А ты откуда знаешь, что надо дверь ударить? — спросила я девочку.

— Видела, как мама так делает, когда мы в гости ходим.

Лифт медленно привез нас на последний этаж. Прежде чем выбраться из безопасной кабины, я выглянула и оглядела лестничную площадку. У меня начиналась настоящая паранойя. Я подозревала, что, не зная даже таких простых вещей, как то, что, набирая код подъезда, дверь надо хорошенько пнуть ногой, я могла не учесть массу других факторов и напрасно и необоснованно считать, что мы с Дашей находимся в безопасности, хотя на самом деле нас уже давным-давно вычислили и поджидают бандиты или милиция с мешочком героина.

Впрочем, лестничная площадка тоже выглядела нормальной. Без конца озираясь, я просунула ключ в современную железную дверь. Замок щелкнул и повернулся. Перед нами оказался огромный холл с паркетными полами и потолками не меньше трех с половиной метров.

— Пол скрипит, — сказала Даша.

Я побыстрее захлопнула дверь и заперлась на все обороты. Проверила видимость в глазок — вся лестничная клетка и лифт прекрасно просматривались. И только после этого расслабилась и перевела дух.

— Скрипит?

— Да. И пружинит, как качели!

Даша запрыгала по вздувшемуся куску паркета.

— А куда мы сегодня еще пойдем? — весело спросила она.

— Сегодня? Никуда! Будем тут обживаться. Это наша новая крепость! Сейчас мы вымоемся и поедим для начала. А потом я устрою нам постели и расскажу тебе сказку. Идет?

Заснуть вчера мне так и не удалось.

Как следует вымыв себя и девочку, обнаружив, что от дешевого шампуня волосы все-таки категорически лежать не могут, рассказав ребенку ужасно печальную сказку и поцеловав ее в курносый нос, я долго слонялась без сна по квартире.

Квартира оказалась аж четырехкомнатной и совершенно ужасной на вид. И как такую можно сдавать за две тысячи долларов? Похоже, что где-то на заре приватизации кто-то пытался сделать здесь евроремонт. Стена между гостиной и кухней была наполовину сломана и заменена на подобие барной стойки. Ванная, явно расширенная за счет прихожей, отделана в каком-то цезарском стиле (ужасная огромная плитка с вензелями, вычурная безвкусная сантехника, и все это — в похабных розовых тонах). Окна были, почему-то только частично, заменены на новые, пластиковые стеклопакеты. На этом евроремонт заканчивался, и начиналась полная эклектика. Обои все еще были старорежимные — в мелкий цветочек и пупырышек, а мебель вполне сгодилась бы для музея мебели ХХ века. Чего тут только не было: и антикварный буфет, и цветастый диван с подушками, и современный стеклянный журнальный столик на хромированных ножках… Матрасы на кроватях огромные, двуспальные, но простыни в доме нашлись только односпальные. И как их надо было стелить — оставалось непонятным. Из техники попались пара чайников и тостеров на кухне, сильно устаревших моделей, и огромный черный гроб телевизора.

Смотреть телевизор не хотелось.

Не хотелось, впрочем, вообще ничего. Ни спать, ни есть. Ни одна из найденных в буфете книжек не привлекла моего внимания.

Уложив ребенка и закончив осмотр нашего временного прибежища, я устроилась с ногами на широком подоконнике и невидящим взглядом уставилась в темноту за окном. Я не могла заставить себя поверить в происходящее. И никогда еще в жизни я не испытывала такого сильного чувства потерянности и одиночества.

Где-то там внизу, в темноте этого неулыбчивого жесткого города, жил Макс. Я попыталась его представить, вызвать образ улыбающегося лица, ярких карих глаз хотя бы на минуту, но у меня ничего не получалось. Тогда я заставила себя нарисовать в воображении его московскую квартиру. Макс сидел в кресле у выключенного телевизора и позвякивал льдом в стакане с виски. О чем он думал? Нервничал ли он? Был ли зол? Или подавлен? Звонит ли сейчас его телефон, и, если звонит, то каким голосом он говорит? Ищет ли он нас с Дашей или полностью поверил в то, что мы находимся в руках Саши? Звонит ли ему Вика? Верит ли он в ее поддельные слезы? Больше всего меня интересовало, думает ли он обо мне? Может ли он сегодня заснуть или выдвигает все ящички в ванной в поисках завалявшегося снотворного?