Кровь и лед - Роберт Мазелло

Оба непроизвольно перешли на шепот.

— Это камин, — тихо сказала она. — Мы можем высушить одежду.

Синклер помог ей снять мокрую шаль и накинул ее на спинку стула, который приставил к обогревателю. Элеонор сняла туфли и также поставила перед раскаленной решеткой.

— И ты разденься, — сказала она. — Пока… что-нибудь не произошло.

Что могло скрываться под этим «что-нибудь», Элеонор была не способна представить при всей своей фантазии. Было непонятно, находятся ли они среди союзников или в стане врага, например, в Турции, России или, чего доброго, в Тасмании. Более того, Элеонор до сих пор не до конца верилось в то, что они живы.

Впрочем, сейчас было не время об этом думать.

— Снимай мундир, — велела она. — И сапоги заодно.

Синклер сбросил с плеч военную форму, и Элеонор развесила ее перед камином, а сапоги поставила рядом с туфлями. Затем он снял саблю и положил на стул рядом с мокрой одеждой, но так, чтобы оружие в любой момент можно было схватить.

После этого они сели поближе к теплу, ежась и поглядывая друг на друга. Каждый из них втайне пытался понять, что знает, понимает или… помнит человек напротив.

Элеонор, к ее ужасу, помнила слишком многое. И неудивительно, ведь в течение долгого времени — какого именно? — она жила исключительно воспоминаниями… Спала и грезила, уносясь мыслями в прошлое, вновь и вновь переживала события минувшей жизни.

Сидя в мокрой одежде перед обогревателем, плотно обхватив колени, Элеонор думала о том вечере, когда они с Мойрой грелись перед очагом в холодной комнате на верхнем этаже лондонского пансиона… О вечере, когда мисс Найтингейл объявила о намерении отправиться с небольшой группой медсестер-добровольцев на крымский фронт.

Синклер закашлялся и прикрыл рот холодной бледной рукой. Элеонор провела по его лбу все еще негнущимися пальцами. Сделала она это подсознательно — слишком уж часто медсестре приходилось успокаивающе прикладывать руку ко лбам раненых солдат, мечущихся в агонии в военных госпиталях Скутари и Балаклавы.

Синклер бросил на нее беспокойный взгляд раскрасневшихся глаз и спросил:

— Как ты… — Он запнулся, но, подыскав более нейтральное слово, продолжил: — Ты в порядке?

— Да… — ответила она.

В данной ситуации сказать что-то более определенное было сложно. Вне всякого сомнения, она жива, но кроме этого, Элеонор больше ни в чем не была уверена. Как и Синклер, девушка пребывала в полнейшем замешательстве; оба промерзли до костей, и даже необъяснимо равномерное тепло от непонятной решетки не помогало согреться. И еще они оба ослабели — как от обыкновенного голода, так и от невыносимой жажды…

Ей вдруг пришло в голову, что она может умереть снова… причем скоро… И невольно задумалась, будет ли повторный процесс умирания по ощущениям отличаться от предыдущего.

Нет, хуже того раза быть просто не может.

Синклер обвел глазами помещение, и Элеонор, перехватив его взгляд, огляделась. Из квадратной емкости с водой, окутанной бледно-сиреневым светом, пыталось выбраться существо наподобие огромного паука. Вдоль стены тянулся длинный стол вроде барной стойки, только с похожими на цветочницы чашами, встроенными прямо в столешницу. На столе стояли черный металлический предмет и белый ящик, а за ними Элеонор увидела винную бутылку. Синклер, очевидно, тоже ее заприметил, так как резко вскочил.

Схватив бутылку, он обтер этикетку рукавом пышной белой рубашки и внимательно изучил надпись.

— Она? — спросила Элеонор.

— Пока не уверен, — ответил он, выкручивая пробку.

Синклер поднес горлышко к носу и сразу отпрянул.

Сомнения Элеонор отпали — это их бутылка.

Бесшумно ступая по полу в одних только носках, он вернулся к обогревателю и поставил бутылку между ними, словно отец птичьего семейства, который принес в гнездо добычу. Синклер ожидал, что Элеонор ее возьмет, но она медлила. На душе было гадко от мысли, что, очнувшись после бесконечно долгого кошмара, она вынуждена вновь в него окунаться. Бутылка стояла перед ней как мрачное напоминание об ужасном прошлом. Она олицетворяла смерть, но в то же время — если жажда доведет Элеонор до полного изнеможения — и жизнь. Почувствовав отвратительный запах содержимого, девушка невольно задумалась, а не та ли это самая бутылка, которую Синклер прикладывал ей к губам на борту «Ковентри»? Если да, то как ее угораздило очутиться здесь, сейчас, в этом странном месте? Может быть, один из матросов выбросил бутылку в бушующее море, после того как их сковали цепями и…

Элеонор резко осадила мысли, подобно кучеру, останавливающему упряжку лошадей внезапным рывком поводьев. Она не может позволить себе думать об этом, просто не имеет права. Ей так долго удавалось управлять эмоциями, поэтому она и сейчас не должна подпускать к себе страшные мысли. Придется их обуздать, контролировать, если потребуется — сурово одергивать, словно непослушного ребенка, отбегающего от родителей слишком далеко. Иначе она сойдет с ума.

Конечно, если только уже не сошла с ума.

— Ты должна! — Синклер протянул ей бутылку.

Элеонор колебалась.

— А что, если после долгих лет… — попыталась она робко возразить.

— Что? — огрызнулся он, недовольно закатывая глаза. — Хочешь сказать: «Что, если после долгих лет все изменилось?..»

— Вполне возможно, что…

— Что возможно?! Что Бог все еще на небесах, мы в полном порядке, а Британия до сих пор правит морями?

В его глазах снова вспыхнул недобрый огонек. Годы, которые они провели во льду на дне океана («Нет! — скомандовал разум. — Не думай об этом!»), ничуть не охладили его горячий нрав и злобу. Зловещий огонь, который разожгла Крымская война в его сердце, по-прежнему пылал. От того лейтенанта Копли, который отправился на войну за славой, не осталось и следа. Он стал лейтенантом Копли, которого обнаружили в грязи и крови среди мертвых и умирающих солдат на залитом лунным светом поле боя.

— Может, я первый? — предложил он, повернув к ней красное, освещенное раскаленной решеткой лицо.

Она не ответила.

Тогда он поднял бутылку и, запрокинув голову, сделал глоток. Кадык его дернулся, но мерзкая жидкость стала колом в горле, поэтому Синклеру пришлось сглотнуть снова, чтобы протолкнуть ее внутрь. Он скривился, сделал глубокий вдох, затем снова приложил горлышко ко рту и через силу влил в себя еще немного. К тому моменту как лейтенант опустил бутылку на колени, его светлые усы цветом напоминали темно-фиолетовый синяк.

— То, что нужно, — осклабился он, обнажив окровавленные зубы.

Он пододвинул бутылку к Элеонор.

— Больше всего нам сейчас необходима пища и вода, — произнесла она, тем не менее неотрывно глядя на бутылку. — Чистая вода и свежая пища.

Синклер фыркнул.