Пятая авеню, дом один - Кэндес Бушнелл

Он пожарил цыпленка с травами, потушил картофель с розмарином и сделал салат с зеленой фасолью. Готовить он научился у поваров своих состоятельных друзей, потому что никогда не гнушался общения с тружениками кухни. Доминика, племянница, пришла в восторг — не иначе никогда в жизни не видела, как люди колдуют над едой. Наблюдая за девочкой, Билли успокоился: кажется, на ней рано ставить крест. Широко расставленные глаза, милая улыбка, вот только портящие ее острые, хищные резцы…

— Чем Доминика займется, когда вырастет? — спросил он сестру на кухне, прибираясь после ужина.

— Понятия не имею. Ей еще только двенадцать лет, — пожала плечами Лаура.

— У нее есть какие-нибудь интересы, особые таланты?

— Кроме привычки меня бесить? Заявила, что хочет стать ветеринаром. Я в двенадцать лет мечтала о том же. Все девочки так говорят.

— Ты не жалеешь, что не стала ветеринаром?

— Я жалею, что я не жена Дональда Трампа и не живу в Палм-Бич. — Лаура хлопнула себя по лбу. — Так и знала! Склероз! Надо было выйти замуж за богатого.

— Почему бы тебе не отправить Доминику в заведение мисс Портер в Коннектикуте?

— Тут ты прав, — молвила Лаура. — Тогда хоть она выскочила бы за богача. Конечно! Если бы не одна загвоздка: чтобы заиметь денег, нужны деньги, помнишь это правило? Разве что какая-нибудь из твоих зажиточных подруг захочет назначить ей стипендию.

— У меня есть связи, — сказал Билли. — Я бы мог постараться.

Сестра посмотрела на него в упор:

— Связи? Можно подумать, что ты инопланетянин, Билли! Мать угодила в больницу, а ты думаешь только о том, как поместить мою дочь в частную школу, где ее будут учить правильно пить чай!

— Тебе стало бы проще жить, если бы ты научилась цивилизованно разговаривать с людьми.

— Хочешь сказать, что я невоспитанная? — Лаура швырнула на стол кухонное полотенце. — Надоело! Вечно ты, как приедешь, донимаешь меня своей нью-йоркской надменностью. Ведешь себя так, будто все остальные ниже тебя. А сам-то ты кто такой? Чего ты добился в жизни? У тебя даже работы нет. Если только не называть работой сопровождение старушек. — Она стояла посреди кухни с таким видом, словно готовясь к схватке. — И мечтать не смей о возвращении в Нью-Йорк! — прошипела она. — Не вздумай предоставить мне одной все это расхлебывать. Я уже пятнадцать лет ухаживаю за матерью. С меня хватит, теперь твоя очередь.

Они с ненавистью уставились друг на друга.

— Извини, Лаура, — проговорил Билли, протискиваясь мимо нее. — Я иду спать. — И он поднялся в свою комнату.

В его старой комнате все оставалось как когда-то, в отличие от комнаты Лауры, которую их мать превратила в спальню для гостей. Он рухнул на кровать — ложе четвертьвековой давности с четырьмя столбиками, с бельем Ralph Lauren, — тогда сам Ральф только начал заниматься домашней обстановкой. Эта кровать была винтажной, все ее убранство тоже. Собственно, и сам он, Билли, был таким же. Удрученный этой мыслью, он принял таблетку ксанакса и взял наугад книгу с полки под окном. Это оказалась «Смерть в Венеции» Томаса Манна.

Только этого не хватало! Он отложил книгу, жалея, что не купил в супермаркете скандальных журнальчиков для развлечения. Погасив свет, он стал ждать, что темнота его усыпит, но ожидание затянулось. Нагрянувшие беды представлялись все реальнее, все грознее, они превратились в валуны, которые громоздились и громоздились на нем, пока не продавили грудную клетку до самого хребта. Он уже задыхался и боялся умереть.

Спасла его внезапно возникшая мысль. Он сел в кровати и зажег свет. Потом встал и нервно заходил перед камином. Для того чтобы уладить все проблемы — свои собственные, матери, даже сестры, — достаточно провернуть одну-единственную сделку: продать крест Марии Кровавой. За него можно было запросто выручить три миллиона долларов, а то и больше. С такими деньгами он нанял бы для матери сиделок, отправил бы Доминику в частную школу, выкупил бы свою квартиру. Став ее владельцем, он бы зажил на Пятой авеню, нежась в расслабляющем коконе культурного общения… В следующую секунду он осознал неприглядную реальность. Ни о какой продаже креста не могло быть речи: это была украденная ценность, опасная, как заряженный револьвер. С такими редкими предметами старины работали особые люди, которые тайно возили их по всему миру, предлагая тем, кто предложит больше всех, кто изойдет слюной от подвернувшейся возможности их присвоить. Но торговля предметами старины — преступление международного масштаба, за нее легко загреметь в тюрьму. Свежий пример — приговор одному торговцу антиквариатом, вынесенный недавно в Риме: пятьдесят лет лишения свободы!

Назавтра матери стало хуже: она подхватила инфекцию. Так она могла остаться в больнице на неделю, а то и дольше. Тогда кончится вся ее страховка, и ей придется перейти на систему «Медикэйд», а это значит перевод в другую больницу, подешевле, в центре Спрингфилда.

— Мне так жаль, Билли! — повторяла она, стискивая ему руку. Она чувствовала слабость, глаза были наполнены страхом. — Кто бы подумал, что в нашей жизни произойдет такое! — прошептала она.

Когда она уснула, Билли вышел подышать воздухом, купил в газетном киоске сигареты, хотя бросил курить уже много лет назад, когда заказчицы запретили курение в своих квартирах. Он присел на скамейку. Был типичный для Новой Англии холодный серый день, грозивший снегом, но снега все не было. Он глубоко втянул дым, который с непривычки обжег легкие, у него слегка закружилась голова, даже появилась тошнота. Но он отдышался и затянулся опять.

В следующие дни, пока мать лежала в больнице, Билли опять заделался курильщиком — это помогало снимать стресс. За сигаретой он вел с самим собой один и тот же разговор. Что бы он ни предпринял, он разорен. Если он не продаст крест, если продаже помешают его моральные принципы, то он обречет мать на бессмысленные мучения, а то и на смерть. А если продаст, то его самого замучает совесть. Даже если его не сцапают, он будет чувствовать себя преступником в том утонченном обществе, в котором вращается. Он убеждал себя, что такая мораль давно вышла из моды, что никто ее не придерживается, всем все равно.

На третий день медсестра, проходя мимо него, сказала:

— С Рождеством вас!

— И вас с Рождеством! — отозвался он, только теперь вспомнив, что наступило рождественское утро. Он затушил сигарету. Нет, крест придется продать, другого выхода нет. Если удастся найти хорошего покупателя, то все может получиться.

Минди любила праздничные дни в Нью-Йорке. Каждый год она покупала в магазине деликатесов за углом елку — до чего же удобно жить на Манхэттене! — приносила из местного магазинчика подарков новые украшения, укутывала основание зеленого деревца старой белой простыней, устраивала ясли в складках простыни. Там сидели Мария и Иосиф, стояли пять овечек, лежал младенец Иисус, к ним приходили три волхва, а над всей этой сценой, на нижней ветке елки, неизменно висела Звезда Давида. Год за годом Джеймс, рассматривая эти ясли, качал головой.