Маршалы Наполеона. Исторические портреты - Рональд Фредерик Делдерфилд

Дрездене с гарнизоном. Индивидуалист уже решил, что следует предпринимать, когда ему понадобится сделать окончательный выбор. Он строжайшим образом запретил грабежи и реквизиции. Ему совсем не хотелось видеть лица обозленных горожан в тот день, когда ему придет время сдаваться.

Иначе обстояли дела у Даву, запертого в Гамбурге также с большим гарнизоном. Со времен египетской кампании Даву был предан Наполеону душой и телом. Он принципиально не был способен на измену. Он управлял Гамбургом железной рукой, и ни обхаживания, ни угрозы, ни обещания целого потока эмиссаров коалиции не могли поколебать его холодное, жесткое понимание слова «долг».

Сюше по-прежнему удерживал Валенсию и Каталонию. Волна английского нашествия миновала его стороной, и теперь контролируемая им область представляла всего лишь островок французского влияния. Несмотря на это обстоятельство, Сюше продолжал вполне эффективно управлять ею: он умел заниматься только тем, что находилось у него в руках, и совсем не обращал внимания на все, что выпадало из сферы его контроля. Некоторым образом можно было даже пожалеть, что он в свое время не стал торговцем шелком. Лион, центр этой торговли, при империи процветал, и он наверняка достиг бы больших успехов в качестве коммерсанта.

Сульт давал в Северных Пиренеях битву своей жизни. Шаг за шагом, проявляя и смелость и находчивость, этот старый грабитель, который мог стать деревенским нотариусом, деревенским пекарем или королем Северной Лузитании Никола I, отступал на юго-запад Франции и в начале декабря уперся в Байонну. Вместе с ним отступал и генерал Клозель, спасший армию после разгрома Мармона под Саламанкой. Хотя французы в основном вели оборонительные бои, они вместе с тем всегда были готовы нанести быстрый удар по осторожным англичанам, когда им удавалось застать тех врасплох. Но это всегда была не более чем ruse de guerre[31]. В одном из таких случаев, когда пикеты сторон располагались очень близко друг от друга, французы затеяли между собой шуточную драку, а красномундирники невозмутимо наблюдали за ними. Неожиданно свалка прекратилась, французы бросились на английские позиции и взяли их штурмом.

В своем последнем наступлении Веллингтону приходилось думать о столь великом множестве вещей, что однажды он совершил совершенно непростительную ошибку. В эту ночь он, перейдя реку, отправился проверять свои дозоры и забыл пароль. Бдительный ирландский часовой уже собирался застрелить генерала и опознал его только тогда, когда его палец уже лежал на спусковом крючке.

«Господи, благослови ваш длинный нос! — закричал он. — Я скорей увижу его, чем целый полк солдат!»

В процессе продолжения кампании обе армии научились с уважением относиться к боевым качествам противника. Проявления дикости, свойственные войне на Пиренейском полуострове, давно ушли в прошлое. В столкновениях между англичанами и французами и те и другие сражались храбро, но без взаимного озлобления; для солдат Веллингтона, в особенности солдат Легкой дивизии, Сульт стал своего рода кумиром. Они считали его храбрым противником и честным бойцом, и это мнение сослужило ему хорошую службу в старости. Из всех полководцев Наполеона только Сульт зачаровал английскую публику. Возможно, самой курьезной особенностью этой войны стало то, что Сульта с течением времени стали рассматривать как стратега, дарование которого равнялось дарованию Массена и самого Наполеона. Он проигрывал каждую битву и все время отступал, но с каждым сражением его полководческая репутация только укреплялась. По окончании войны он увидел себя в ореоле героя.

Однако на севере военная атмосфера совсем не была столь уж джентльменской. Наполеону предлагались все новые и новые условия мира, но каждый раз он медлил до тех пор, пока союзники их не отзывали. В середине сентября ему предлагали Бельгию, Савойю и границу по Рейну, но он никак не мог убедить себя, что какой-нибудь неожиданный поворот судьбы или раздоры между союзниками не могут заставить фортуну повернуться к нему лицом. Маршалы ворчали, некоторые из них протестовали, но все — за исключением Мюрата — сохраняли верность. Наконец в последние дни 1813 года коалиция просто перестала предлагать ему какие-либо условия мира. Старый Блюхер, герой сотни битв, в свои семьдесят два года еще способный возглавить кавалерийскую атаку, подытожил общее мнение в следующих словах: «Этот человек побывал с визитом во всех столицах Европы. Вежливость требует, чтобы мы нанесли ему ответный визит. Вперед на Париж!»

31 декабря союзники перешли Рейн. Войска коалиции насчитывали 260 тысяч человек. Противопоставить им Наполеон мог остатки разгромленной под Лейпцигом армии и то, что он мог наскрести со дна «французской бочки», — ветеранов, живущих на половинном окладе, выдаваемом им по старости или по причине ранений, и несколько тысяч кое-как одетых подростков в сабо, многие из которых даже не знали, как заряжать ружье. На этот раз с императором были Бертье, Ней, Мортье, Удино, Виктор, Макдональд и Мармон. В Лионе с резервами стоял Ожеро, и ему было приказано оставаться там до последней возможности. Даву удерживал Гамбург. Сульт делал невозможное под Тулузой. Сюше управлял Каталонией. Мюрат перешел на сторону союзников. Старые Монси и Лефевр пребывали в Париже. Ланн, Бессьер и Понятовский погибли, а маршалы, вышедшие на пенсию, были уже непригодны к военной службе. Оставался только один — Бернадот.

Бернадота не могло быть с императором, поскольку он был связан договорными отношениями с царем, Габсбургами и Гогенцоллернами. Перед его глазами нередко возникали некие соблазнительные картины. Они были восхитительны. Они начинались с прибытия к нему облеченной всеми полномочиями депутации, просящей наследного принца Швеции занять французский престол, как только Наполеон отправится в небытие или изгнание. Гасконец не говорил об этих картинах — даже с женой или ближайшими друзьями, но надеяться не переставал. Он был оптимистом по натуре, и ему даже в голову не приходило, что французы едва ли будут кричать «Vive l’Empereur!» человеку, который спокойно наблюдал за тем, как в Лейпциге их товарищей рубили на куски.

Наполеон, этот великий психолог, мог легко предполагать, что происходит в голове наследного принца Швеции, и эти догадки вместе с доходившими до него слухами об измене в Париже, а также раздражавшее его малодушие маршалов, видимо, и заставили его высказаться в один из этих зимних дней: «Кучка негодяев! Да пошли они к черту!»

Глава 17

«Он глух к нашим бедствиям!»

В командовании союзников, вторгшихся во Францию в течение первой недели нового года, находились люди, глубоко убежденные в том, что сейчас перед ними — уже далеко не тот Наполеон, который наносил коалиции жестокие поражения в прежние времена. Однако им, и в частности Блюхеру, вскоре пришлось отказаться от этого ошибочного представления,