Победителей не судят - Олег Курылев

— А у тебя с ними какие отношения? — спросил Алекс.

— Никаких. Я просто знаком кое с кем. По роду службы я знаю здесь многих.

— Понятно. И все же, как по-твоему, где сейчас настоящий Генрих за номером 26?

— В могиле вместе с другими неопознанными, — будничным тоном ответил Эйтель, ковыряясь вилкой в консервной банке. — Кто-то сразу после бомбежки вытащил из его кармана документы и продал «койотам». У Француза таких книжек целая пачка, но по возрасту и внешности подошла только эта. Завтра они же обещали сделать для тебя отпускное удостоверение в связи с необходимостью реабилитации после перенесенного воспаления легких. У тебя теперь хронический бронхит, так что не забывай временами покашливать.

Алекс несколько раз кашлянул, вздохнул и принялся изучать военную биографию Генриха 26-го.

— А ты, Эйтель, тоже вступил в гитлерюгенд? — спросил он через несколько минут.

— Пришлось. Иначе меня не приняли бы в планерную секцию летного корпуса.

— Расскажи.

Эйтель пожал плечами, как бы говоря «чего тут рассказывать».

— В тридцать шестом году я был зачислен в Немецкий Летный союз. Теперь это Национал-социалистический летный корпус. В Дрездене размещался 38-й штандарт. Практическое обучение мы проходили в планерной школе в Швандау под Гегельбергом. Весной тридцать девятого меня перевели в штат инструкторов, я получил униформу и длинный флигердольх[33]. Из-за болезни матери, правда, пришлось все бросить и вернуться в Хемниц. Потом, уже во время войны, меня призвали в армию и направили в летную школу Люфтваффе. Так я стал истребителем.

Он замолчал.

— Ну? — Алекс ждал продолжения.

— Что, ну? Воевал на Восточном фронте, набирал пункты. До рыцарской степени не хватило двадцати пяти из положенных на востоке ста. В сорок втором перевели на запад против «Крепостей» ваших американских союзников. Попал в 26-ю эскадру «Шлагеттер». Командиром нашей второй группы был тогда гауптман Конни Майер. Однажды он лично сбил «Крепость» и сразу принялся сочинять для нас длиннющую инструкцию о том, как это делать легко и просто. Инструкцию перепечатали в сорока экземплярах и раздали каждому. Да только мы так и не поняли, в чем там суть, и продолжали нападать на американцев по старинке: первая атака всей оравой, а потом — кому как заблагорассудится. Со стороны это, наверное, походило на жужжание пчел вокруг медведя. Многим просто хотелось поскорее расстрелять боекомплект и смотаться подальше. Кончилось тем, что Майер решил повторить свой успех строго по собственным же рекомендациям. Помню, было это 2 января — не лучшее время для войны. Нам сообщили, что американцы направляются в Ромилле-сюр-Сейн на ремонтные базы, где французы латали наши самолеты. Мы обогнали их на параллельном курсе километров на шесть, развернулись и, как учил нас Майер, пошли в лобовую на первую коробку. Сбили пять штук, потеряв пятерых своих. Успех был налицо — за пять бандур с сорокаметровым размахом крыльев и пятью десятками летчиков всего лишь пять наших козявок с пятью пилотами. Только нас такой расклад почему-то не радовал.

— А Майер? — спросил Алекс.

— А он как раз оказался в числе тех пятерых. Говорили, что остался жив, но назад он уже не вернулся. Листки из его инструкции попадались мне потом в туалете и даже на летном поле. Судя по масляным пятнам, в них заворачивали бутерброды или свиные котлетки. А вскоре я сам сбил «Либерейтора» и, когда мы вернулись на Эббивиль — наш тогдашний аэродром — пригрозил своему звену, что с понедельника тоже засяду за инструкцию.

— А как ты его сбил? — заинтересовался Алекс.

— А ты меня спроси! Помню только, что атаковал из левой нижней полусферы с правым разворотом и дурацкими мыслями в голове: кто заменит меня вечером за игрой в скат — у нас сложилась азартная тройка — и сильно ли расстроится унтерфельдфебель Кляйбер, которому я задолжал девяносто марок. Если серьезно — целил в задний колпак, пытаясь сначала вырубить пулеметчика, а попал в мотор. Случайность. У стрелка, я так думаю, либо замерзла турель, либо он просто оказался растяпой. Позже я твердо уяснил — с какой стороны ни подлетай к этим бандурам, отовсюду плохо. Их пулеметы — нашим не ровня. Я уж не говорю про боекомплект, который у тебя кончается через полминуты, а янки могут молотить сколько душе угодно. Механики не успевали менять наши бронестекла и заделывать дырки.

— А вам кто мешал понастроить что-то подобное? — не удержался Алекс.

— Да пошел ты! — Эйтель сверкнул своим единственным глазом. — Если бы вашими конструкторами командовал пьяница и наркоман, я поглядел бы, на чем бы вы сейчас летали.

— Это кто ж такой? — удивился Алекс. — Не Удет ли?

— Он самый. Я, конечно, преклоняюсь перед его прошлыми заслугами, но так изгадить порученное дело! Впрочем, он все понял, потому и застрелился.

— То есть как? — еще больше удивился младший Шеллен. — Разве он не погиб при испытаниях?

— Кто погиб? Удет? Ха-ха! — Эйтель вскочил и принялся расхаживать по комнате. — Сейчас ты скажешь, что с тех пор прошло много времени и мы могли бы наверстать упущенное…

— Ты так и не рассказал, где тебя ранили, — перебил его Алекс.

Старший Шеллен остановился, затем снова вернулся на свой стул, достал сигарету и не спеша закурил.

— Ты об этом? — Выпустив струйку дыма, он нарисовал пальцем в воздухе овал вблизи своего лица. — Слыхал про наши штурмовые эскадрильи? Хотя… вы-то как раз с ними и не сталкивались. Не сталкивались в прямом смысле, — подчеркнул Эйтель.

— Ты имеешь в виду таран?

— Именно. В самом конце сорок третьего один тип предложил Галланду — бывшему командиру нашей эскадры, а на тот момент — уже инспектору истребительной авиации — создать эскадрильи смертников для борьбы с американскими «Крепостями» методом тарана. Тот послал его к черту, но, поскольку слух о чем-то эдаком уже дошел до шефа, наш Адольф решил смягчить эту идею и сформировать пару-тройку экспериментальных соединений перехватчиков. Вскоре им удалось выбить из американской боевой коробки сразу несколько «мебельных фургонов». Рейхсмаршал пришел в восторг, и по всем эскадрам полетел циркуляр о формировании аналогичных эскадрилий, которые назвали штурмовыми. Если ты не забыл еще нашу историю, то знаешь, как в восемнадцатом принялись создавать штурмовые батальоны из добровольцев. Эти ребята, обвесившись гранатами и измазав лица сажей, бежали на полусогнутых на французские окопы с оскаленными лицами, а то и с ножами в зубах. Если помнишь, кратковременный успех от такой тактики был. Мы, даже, рванулись было на Париж, да только все наши планы сорвали веселые «пончики»[34], понаехавшие из-за океана. В общем, решили теперь применить нечто похожее и в воздухе. Эскадрильи стали набирать из добровольцев и, заметь, не просто из добровольцев, а из тех, кто потерял свои семьи в результате ваших бомбежек. Отбирали не лучших, а тех, кому собственная жизнь казалась уже не столь большой ценностью, чтобы за нее цепляться. Командиров эскадрилий и выше, а также рыцарских кавалеров не брали. В то время их было еще жалко. А от принятых требовалось одно — сбивать «Крепости» любой ценой. И самым эффективным способом открыто провозглашался таран. «Сто девяностый» усиленного бронирования назвали таранным истребителем, как будто это что-то кардинально меняло. Была даже разработана инструкция, как ловчее покидать самолет после тарана, когда у него отвалилось все, что только может, но ты еще жив. Как тебе такая рекомендация: подлететь к американцу сзади и изрубить своим винтом его руль направления? Но самым верным считалось лобовое столкновение. После него вообще не нужно было покидать самолет, поскольку это происходило автоматически и очень быстро.