Битва за страну: после Путина - Михаил Логинов

Столбов кивнул.

— Тогда, Михаил Викторович, я пойду, отдохну, — с трудом сказал Костылев. — Вы подписали?

— Подписал. Ты-то дойдешь? — поинтересовался Столбов. — Вышел следом, увидел Степанова на диване. И забыл про Костылева.

— Кирюха, — сказал он Степанову. — Давай так: я тебе не приказываю. Я тебя прошу: выпей со мной. Очень прошу.

— Уговорили, Михаил Викторович, — сказал Степанов.

Оказалось, что опытный Столбов и бедный Костылев почти прикончили первую бутылку коньяка. Она тотчас же был разлита и отправлена под стол.

— Только смотрите, Михаил Викторович, — сказал Степанов. — Я чухна, я пить не умею. Как выпью, так начну чухню нести.

— Ну и неси, — разрешил Столбов. — А вообще, забавно. Стоило мне разогнать питерскую группировку, и вот уже в Кремле не с кем бухать, как только с питерским ментом?

— Не с питерским, а из Ленобласти, — ответил Степанов.

— Один буй. Наливай.

Выпили.

— Кирюха, в тебя стреляли? — спросил Столбов. Степанов кивнул: было дело.

— И ты стрелял, знаю. Значит, хоть и не вояка, поймешь меня. Смотри, вот война. Этот, который со звезд, он хороший пацан, но не понимает. Ты должен. На войне убивают, но не всех же. А здесь: Макс, Ванька, Батяня, Быков. Непонятно, что с Танькой, тоже предала. И все за две недели. Это как шла колонна в долине, с гор тра-та-та, бабах. И ты — один. Так и тут. Все бросили. Я один в горах.

Степанов молчал, и президент принял его молчание за укор.

— Кирюха, извини. Ты же меня не бросишь, правда? Пойдешь со мной, до конца?

— Не брошу, Михаил Викторович.

— Тогда наливай.

— Макс-то что сделал? — спросил Степанов.

— Тоже позарился на евро, как мышь на крупу. Не удержался парнишка. Ну, чтобы ты так никогда. Чтобы до конца!

* * *

Татьяна когда-то удивлялась выносливости и плодовитости русских крестьянок: вышла на жатву, родила, перерезала пуповину серпом, запеленала младенца и тут же серп в руки — жни дальше. Теперь начала их понимать. Живому существу естественно вынашивать на ходу. Не существует перинатальных палат ни для волчих, ни для лосих, да и для крестьянок не было.

Она, кстати, все эти кремлевские месяцы вела жизнь то ли крестьянки, то ли волчихи. С утра на ногах, между пресс-центром и прочими ведомствами, а, между прочим, в одном пресс-центре шесть кабинетов. Работать дистанционно она так и не научилась: чтоб сидеть перед монитором и открывать по одному письму каждые две минуты, править, рекомендовать, отсылать обратно. Привычнее и проще дойти до кабинета, посмотреть на еще не отосланный текст, поменять пару слов, спросить о чем-то автора. Или пойти в другой кабинет, отсмотреть снятый сюжет, услышать мысли коллег. А уж сколько находишься-набегаешься на мероприятии! Из всех этих метров по паркету, коридорной плитке, иногда уличной брусчатке и асфальту, за день наберется километров пять-семь.

Теперь ей остались метры. Гостиная, спальня, сад с цветником и уютной дорожкой, по которой гуляй — не хочу. Не хотелось. Лучше лежать на диване, листать книгу, еще лучше — альбом с репродукциями старого мастера — не импрессионистов. А вот включать любой экран — телевизионный, компьютерный — ни в коем случае. Еще ждала звонка Столбова, но он не отвечал — тревожно.

Еще тревожилась: малому такой санаторный режим не нравился категорически. Когда Татьяна рыскала по кабинетам, он как раз вел себя смиренно, лишь изредка напоминал о себе. Иногда она даже читала вполголоса интересные новости: займешься ты политикой, или нет, но должен получить представление о том, как живет страна. Тогда малой затихал — прислушивался.

Теперь он отыгрывался за прежнее спокойствие. Ворочался, может и дрыгался, не давал маме покоя. Казалось, за два дня ощутимо прибавил в весе. Время от времени возвращались прежние симптомы: резкая головная боль, тошнота.

Утром Татьяна съездила в клинику. Врач, мудрый пожилой дядька, выслушал ее, задал с десяток вопросов и добился точных ответов. Были сделаны безопасные анализы и обработаны немедленно.

Врач сказал, что все в порядке, только не надо нервничать и накручивать себя. Советы давал осторожно, паузы брал для эвфемизмов, помнил — с президентской женой говорит. Таня чуть не заплакала: ей захотелось стать обычной мамашей, которую такой седой доктор, может, и назвал бы дурехой. Зато его советам было бы больше веры.

На предложение лечь на всякий случай в клинику, не согласилась. Во время выезда было столько ненавязчивой и вежливой охраны, что поняла: в палате ощутит себя пленной радисткой Кэт. Уж лучше на дачной веранде.

Именно там она сейчас и находилась. Смотрела на закатное солнце, без всхлипов лила слезы. Иногда начинала говорить с малым.

«Миленький мой. Зачем ты толкаешься? Зачем ты торопишься на свет? Здесь опасности, предательства, а главное — глупости. Не торопись расстаться со мной. Что я буду делать без тебя? Поверь, маленький, тебе еще рано…»

«Мамочка, ты такая дурочка, как же я могу тебе верить?»

Интересно, сказал или показалось?

* * *

Идея иметь свой остров привлекательна в теории и не очень хороша на практике. Во-первых, это всегда игра в Робинзона: инфраструктуру привычного комфорта придется создать заново, что не дешево. Во-вторых, унылый островок не интересен и хозяину, а если он живописен, то глазеть на него будут и с бортов проплывающих яхт, и даже с экскурсионных суденышек. Нудизм на своем, собственном пляже станет дискомфортным. В-третьих, даже самое нелепое государство отдает земли навсегда только другому государству. Как ни пыжься, ты всегда будешь на своем острове арендатором и если устроишь дебош в ближайшем континентальном баре, к тебе пришлют не ноту протеста, а обычный судебный иск.

Илья Фишер был романтиком. Он занимался транзитом нефти через Петербург, точнее, был кремлевским «смотрящим» за процессом от кооператива «Мельница». Едва появился первый свободный миллиард, задумался об острове. Конечно, не в Финском заливе: грязно, мелко, да и слишком близко от источника дохода. Нашел остров в Эгейском море, арендовал у правительства Греции. Неплохо обустроился, а сегодня гостеприимно принимал товарищей по несчастью.

Была идеальная средиземноморская весна: мягкое солнышко, легкий ветерок, море, примерявшее летнюю искристость. Все, что нужно, чтобы еще жестче оттенить лютую тоску на душе. После последнего события.

Сидели на открытой веранде, говорили о разных новостях, о делах и финансах. О главном не решался сказать никто.

Наконец, парторг-Бриони, считавшийся безбородым аксакалом, заметил:

— Ну что, шуты плаща и кинжала, давай-ка не темнить. Надо выяснить: кто слил. Кто так удачно предупредил товарища-президента, что он успел послать подставной автомобиль? Предлагаю дождаться отсутствующих, и никому не покидать этот гостеприимный островок, пока не разберемся.