Хоккенхаймская ведьма - Борис Конофальский

— Не желаете, господин, помолиться на ночь? Могу с вами.

— Сам помолюсь, — буркнул кавалер.

— Может капель дать сонных?

Нет, капли ему сейчас были не нужны, он и сидел-то еле-еле, уже мечтал лечь. Он оглядел своих людей недружелюбно. Те были рядом. Не уходили.

Не нравилось ему всё это, словно провинился он или оступился, а все упрекают его молча, а вслух не говорят. И ждут чего-то.

— Ступайте все, — зло сказал он, — спать буду.

Люди его пошли в людскую, и никто не сказал ему, что Эльзы они не нашли.

Она вышла из гостиницы, мимо кухни, через конюшню, прошла мимо людей, что еду делали и что за конями смотрели, никто в её строну даже не глянули. Словно тень скользила. Хотя, она между ними шла и любого из них могла рукой коснуться. Шла быстро. Как вышла, так сразу за угол свернула в проулок меж домами. На небе луна за облаками спряталась, у гостиницы фонари горели, так то на улице, а в проулке темень — хоть глаз коли. Но она шла уверенно, платье подбирала — лужи перешагивала, в грязь ни разу не ступила. Ночь для нее, что день для людей. За домом её ждали. Возок стоял с крепким мереном, а рядом две женщины. Ждали её.

— А это кто с тобой? — спросила она у одной из них.

— Шлюшка Вильмы покойницы, не помните её, госпожа? — отвечала Ульрика. — Тут её встретила, хромоногий её пригрел, как Вильма умерла. Она ему служит.

Это было неожиданно и хорошо. Анхен приблизилась к девочке, хоть и темно было, заглянула ей в глаза, присмотрелась: та стояла почти не шевелясь, словно спала стоя и с открытыми глазами.

— Глаз у неё стеклянный, ты её тронула? — спросила Анхен.

— Тронула, иначе не хотела со мной идти. Хотела шуметь. Господина своего, дура, звала. Что делать с ней будем, отпустим?

Благочестивая Анхен всматривалась в девичье лицо. Решала, что с ней делать. Сказала:

— Не отпустим. С собой возьмём, пригодится, — отвечала Анхен, уже зная для чего ей девочка.

И пошла.

— А что с козлищем хромоногим? — спросила Ульрика и пошла рядом провожая Анхен к возку. — Как он?

— Как и должно, — сухо отвечала красавица, — от него, как и от всех других мужиков, козлом смердит.

Говорила она зло, едва сдерживаясь, чтобы не закричать. А Ульрика, глупая, не почувствовала злобы госпожи и продолжала:

— Неужто не взяла ты его, госпожа моя?

Анхен, было уже, полезла в возок, да остановилась, лицо её перекосилось от злобы, а больше от стыда, что не смогла она взять мужика хромоногого, да ещё всё это и при Ульрике, при её Ульрике, которая её почитала, больше матушки, которая считала её всемогущей. И так Анхен тяжко стало, что вырвалась вся злость из неё и всё на подругу, на сестру. Анхен схватила её за щеки так, что ногти кожу рвали, и зашипела ей в лицо:

— Не взяла я его, не взяла. Не прост он. Довольна ты?

И толкнула Ульрику. А та, всё равно кинулась к ней, даже крови со щек не оттерев, и, словно извиняясь, заговорила:

— Так по-другому возьмём хромоногого. Не печалься, сердце моё.

— Возьмём? — всё ещё клокотал гнев в красавице. — А что я матушке сейчас скажу? Что слаба? Что не смогла?

— Да уж что-нибудь! — говорила Ульрика успокоительно. — Авось матушка поймёт, добрая она.

— Добрая?! — заорала Анхен удивлённо. — Матушка добрая?! Рехнулась ты совсем?

Ульрика замерла, думала, сейчас ещё получит и оплеуху, но Анхен взяла себя в руки, полезла в возок, и говорила:

— Чего встала? Поехали. И девку забери, а то так и останется тут стоять до утра.

Ульрика полезла за ней. И они поехали, а Эльза Фукс следом шла. Неволею своей шла, а потому что Ульрика тронула её. Ульрика умела так тронуть, что человек и себя не помнил. Теперь девочка слушала её как госпожу и бежала за возком как собачка.

Ночь прошла, словно он и не спал. Утром привычно шумел тазами и кувшинами Ёган, тихо говорил с монахом о чём-то. Он открыл глаза, потянулся рукой к изголовью привычным жестом. Пояс, меч на месте. Сел на кровати, солнце в окно уже льётся, а он как будто и не ложился. Ни свежести утреней в членах, ни ясности в голове, ни настроения бодрого. Хорошо, что хоть не болит нигде, и то, слава Богу. Наверное, так старость приходит. Но сидеть и грустить или думать о старости он не собирался.

— Печаль — грех есть, уныние скорбь родит, — самому себе сказал он, прочёл быстро «Глориа Патри ет Филио»… и крикнул, — Ёган, воду неси.

Решил надеть лучшую одежду, выбирал перед зеркалом, как девица. Самому смешно стало. Да смех не весел был. Не шла из головы страшная баба. Не мог он понять до сих пор, была ли она, или пригрезилась ему. И ночь голову не прояснила. Так что стоял он перед зеркалом, и не столько о колете и шоссах думал, сколько вчерашнем визите, и о том был ли он вообще.

Когда он готов был ехать завтракать, Ёган распахнул ему дверь и пошел, не дожидаясь господина. Волков вслед за слугой вышел в коридор. Но не пошёл за ним. Тут окон не было, всегда царил полумрак. Кавалер закрыл дверь, и остался в коридоре, остановился. Огляделся. Именно тут стояла она, а он в дверях перед ней. Волков повернулся к двери. Поглядел на неё и увидал сразу то, чего вчера, когда люди тут стояли, не разглядел. А надо было лишь приглядеться.

— Ёган, света дай-ка, — сказал Волков, не отрывая глаз от двери.

— А чего там? — слуга уже было прошедший коридор, стал возвращаться.

— Свечу.

Слуга быстро вернулся и вскоре из покоев вынес свечу, поднёс её Волкову. Тот закрыл дверь и осветил ее, приблизив к ней огонь.

Стал приглядываться и Ёган приглядывался с ним. И ни у него, ни у слуги сомнений не было.

Дверь была поцарапана. Словно зверь, какой когти тут точил.

— Видишь? — с каким-то злорадством спрашивал кавалер у слуги.

— Ишь ты, — удивился Ёган. — Дверь то крепкая.

Он даже попытался поскрести её ногтями.

— Нет, ногтём её не взять, — продолжал он, — сразу видно зверюга какой-то дверь карябал.

— Не зверюга, а баба, и баба самая красивая, что я видел, — сказал кавалер, проводя пальцами по отметинам.

— Баба? — удивлялся слуга. Косился с подозрением на господина. Не мог он поверить, что женщина так дверь исцарапать может.

— Нет, не баба, ведьма. Первостатейная ведьмища, ломала меня так, что едва устоял. А вы, дураки, мне не верили.

— Так ни кто ж не видал её, — оправдывался Ёган, — ни Вацлав, ни слуги гостиничные. Вот и не верили…

— Ты-то, дурень, уж мог мне поверить… — победно произнёс Волков, его настроение явно улучшалось.

— Да, надо было, — соглашался слуга, пряча потушенную свечку за пазуху, — и что, какова она была, и впрямь красива?