Триумфатор - Ольга Игоревна Елисеева

Еще как бывает! Ведь не нужен же Папее. Или массе других людей. В его жизни был огонек. А теперь круг тех, кто ненавидел, надвинулся ближе. Вот-вот сомнет. Дохнут, и его не станет.

Развернуть бы сейчас коня, найти в обозе любимую женщину и все выложить. Но командующий не осмеливался. Что о нем подумают? Что скажут? Забывая самое главное: что подумает и что скажет она?

Впрочем, это тоже его пугало. Столько страхов сразу Авл не переживал никогда в жизни. А страх – он знал по опыту – самая верная дорога к гибели.

Желание спросить, узнать, что чувствует Юния, становилось нестерпимым. Как и полная невозможность действовать. «Я твой! Но мы не будем вместе», – кричал каждый его взгляд. Понимала ли она? Один разговор, только один прямой разговор – но проконсул не мог, физически не мог пойти на него.

⁂

С гор, где кланы покрасовались добычей и двинулись в долину вслед за легионами Авла, прямой путь шел на Тарквинум, родину первых царей Вечного Города. Вокруг него простиралась провинция Тоскара, здесь в небольших городках нашли пристанище тысячи назаретян.

Народец здесь был не особо злой, не склонный лить кровь, их и в армию-то не загнать! Они не устроили пока ни одной цирковой травли и считали беглецов с их Невидимым Богом, обрекшим своих детей невесть за что на страдания, просто неудачниками. Надо лучше выбирать богов! Сами виноваты! Так считали самые жестокосердные. Остальные же… назаретян не только не гнали, но и распихивали по сельским виллам, где нуждались в дешевых рабочих руках на время сбора урожая.

Крошечные Кориолы кишели беженцами из Лациума, их даже кормили, вынося лепешки. Фламм и Сабина застряли здесь – не могли выбраться, нанять повозку, хотя деньги имелись. Бывший гладиатор отнюдь не бедствовал на средства Папеи – оплату за выступление. Но пара не смогла снять даже инсулу, и ютилась с другими назаретянами-переселенцами на лавках в трактире.

Здесь они узнали, что армия Мартелла перевалила за хребты и движется на Вечный Город. Впереди у нее только Рубрикона – река отделяет Тоскару от собственно Лациума. Если легионы перейдут на земли республики, а сам командующий сохранит полный империй – безграничную власть – над ними, он станет преступником. Проиграет – место ему на кресте.

Один из его легатов Септимий Руф, сам назаретянин, отправился на поиски единоверцев, чтобы уговорить их присоединиться к войскам проконсула и идти на столицу, где так жестоко расправились с паствой Симона – и Сенат заявляет, что это только начало.

– Наконец-то! – воскликнул Фламм. – Хоть кто-то решил навести порядок! Беритесь за оружие, защищайте то, что дорого.

– Что ты говоришь! Мы не причиняем зла своим собратьям! – возмутилась Сабина.

– Много там, на трибунах было тех, кого ты назвала бы братьями, в момент травли! – гладиатор разговаривал с женщиной по-хозяйски, тоном ее супруга, мысли не допуская о возражении.

Они с Сабиной, хоть и пришли сюда вместе, еще ни разу не были друг с другом, испытывая какую-то заминку, неловкость, когда оставались наедине. О чем говорить? Как подступиться? И оба старались нарочитой деловитостью заглушить напряжение, не показать, что напряжение есть – никуда от него не деться.

Оба знали, что рано или поздно, поэтому на людях демонстрировали, что уже. Во всяком случае, Фламм нес за нее ответственность, и как-то так получилось, что за ее единоверцев в Кориолах тоже.

– Я сам готов начать обучение пригодных, – заявил он. – Пусть Марцедон встретит отряды воинов, а не стадо перепуганных овец.

– Мы не причиняем зла, – повторила Сабина. – Не хотим этого.

– Тут уж нет выхода, сестра, – подал голос один из сидевших за тем же столом камнетесов. – Твой муж дело говорит. Нас выгнали из собственных домов, травят, как зверей, у многих погибли близкие. Мы ни на кого не нападаем. Но если нас перебьют, некому станет даже говорить в Лациуме о Господе. Ты этого хочешь?

Нет, Сабина этого не хотела. Она держала Фламма за руку, и в этот момент остро жаждала с ним семьи, дома и детей. А если за этими детьми придут? Она видела множество ребятишек, которых едва не за ноги, как лягушат, выбрасывали из темницы на свет, под гогот толпы – в лапы леопардов или под ноги слонов.

– Хорошо, – прошептала женщина. – Не смею перечить. Вы правы, надо защитить хотя бы тех, кто остался.

Фламм одарил ее благодарным взглядом. Он сам – чужак, а она связана с этими людьми, имеет на них влияние, уже потому что побывала на арене в Вечном Городе и осталась жива.

Но и его они принимали, если не как собрата, то как кого-то очень близкого, кто уже с ними. Поэтому доверились его обучению. Бывший гладиатор посмеивался: хотел стать тренером в школе у ланисты, а кого тренирует? Вот судьба!

Паче чаяния, среди назаретян оказалось немало бывших солдат – из особо совестливых, из тех, кто считал себя с ног до головы в крови, и не хотел умереть злодеем. Это удивило Фламма. Но он понял логику. Им было не слишком приятно браться за старое, но они ему помогли и тоже принялись за обучение тех, кто отродясь оружия не держал.

– Скорее всего, город сдастся без боя, – пояснял Фламм Сабине. – Увидят, как много народу пришло, и откроют Марцедону ворота. А уж там он прекратит гонения твоих единоверцев. Поэтому и надо показать целую армию.

Она сосредоточенно кивала, а сама думала о превратностях судьбы: человек, с которым их когда-то связал кромешный грех, теперь спас ее и помогает спасти тысячи. Вот как Бог ведет! И еще ей было очень страшно за него: вдруг убьют?

В конце недели в Кориолы приехал Руф и был поражен воинственным видом единоверцев.

– Вы тут с ума посходили?

– Сам-то, – отвечали ему, имея в виду его воинское звание и теперешнее положение командира легиона.

– Я думал, вы тут сидите-трясетесь под корягой.

Но, как видно, и страх прекращается за каким-то пределом. Тем более что это были мужественные люди, уже вступившие в невидимую битву внутри себя, каждый поодиночке. Что же было терять, когда они вместе?

Руф тоже иначе взглянул на единоверцев. Многих, в отличие от него, приманили не чудеса, а глубокое внутреннее убеждение: иначе они не спасутся. Теперь, постоянно прощая, он набил на душе кровавые мозоли и понял больше, чем в тот момент, когда, по просьбе Симона, его в катакомбах защитила Нерушимая Стена.

Он очень мучился из-за тех гундов. Простил Юнии, ходил – собой гордился. А потом ужаснулся: чем гордится? что простил?

Нашел в себе силы, все ей рассказал, попросил прощенья. Только об одном умолял: не любить никого, кроме него. Не назвал проконсула, но именно о нем думал. Юния отлично его поняла и сказала так:

– С тобой осталась. Большего не спрашивай.

Он унялся. Простил ее и за то, что соблазнилась командующим: тот вон какой! Но все же не пренебрегла супружеским долгом, тянутся к нему, его считает мужем.