Жизнь и Любовь (сборник) - Евгений Бузни

– Ну ладно тебе, стрекоза. Чего стряслось-то? Прилетела в такую погоду. От дождя прячешься?

– Дедусь, – укоризненно отвечала Настенька, – неужели я не могу хоть раз посмотреть, где работает мой любимый бородатый дед? Могу я, наконец, зайти к нему в гости? Ведь я уже взрослая и ресторан не возбраняется?

Откроем теперь маленький секрет происходящего. Наша студентка очень любила своего деда. Ещё в детстве она, бывало, рассудительно говорила:

– Люди бывают разные: злые, очень злые, равнодушные и хорошие, которые добрые.

Её спрашивали:

– Настенька, а кто такие, по-твоему, равнодушные?

И она отвечала:

– А такие, ни не злые и не добрые. Они просто никого не любят. Им всё равно, нравятся они людям или нет. Как есть, так и будет. Это плохо. Людей надо любить.

– Значит, ты всех людей любишь? Даже злых?

Настенька вздыхала, морща лоб, и говорила:

– Нет, злых я не люблю, но мне их жалко. Ведь они злые потому, что у них что-то плохо получается. Или они не понимают других. Тогда ничего не поделаешь – приходится драться. Дедушка воевал с очень злыми людьми – фашистами. Он даже убивал их, потому что фашисты не понимали, что нельзя убивать других людей. Но когда им самим стало плохо, когда их победили, то многие из них в плену оказались добрыми весёлыми людьми. Так рассказывал дедушка.

Девочке задавали вопрос:

– А кого же ты считаешь добрыми?

Настенька подробно отвечала, как понимала сама:

– Добрые те, кто всех любят. Вот моя мама любит меня. Папа любит меня и маму. Дедушка любит папу, маму, меня и всех моих друзей. Он никого никогда не прогоняет, ни на кого не сердится, и все его любят. Он самый-самый добрый.

Так говорила маленькая девочка. Она выросла и по-прежнему любила деда больше всех на свете. Когда ему делали операцию на лёгком – вырезали поражённый участок, и нужна была донорская кровь, то Настенька, бывшая к тому времени ученицей десятого класса, заявила, что её кровь самая подходящая. Кровь и в самом деле подошла, и после выздоровления деда внучка гордо говорила всем:

– У моего деда моя молодая кровь течёт в жилах, а во мне его боевая.

Дед часто рассказывал о трудных военных буднях солдата. Не специально, а когда к слову приходилось, рассказывал. Посидеть просто, послушать истории бывалого человека в наши дни молодежи некогда. Столько у них дел: собрания, заседания, репетиции, походы – им не до стариков. Вон он сколько раз предлагал внучке зайти к нему, как он говорил, на работу не посидеть за столиком, а только глянуть, где он работает да что за люди приходят.

– Это тебе будет полезно, – уговаривал дед. – Разные люди у нас бывают. Целая энциклопедия жизни. И как они меняются! Входят такие чопорные, чистенькие, вежливые, а выходят порой такими, что смотреть тошно. Что выпивка делает? Глянь одним глазком и больше не захочешь.

Но Настенька всё отказывалась, резонно объясняя:

– Ну, чего я туда пойду? Вдруг учительницу встречу или ещё кого – что подумают? Да и времени нет на пустые хождения.

А тут вот на тебе, сама прибежала.

– Неужели ты у нас поесть хочешь? – удивился дед. – Ой, да ты в вечернем платье, – продолжал он, изумлённо наблюдая, как его любимица расстёгивает свой лёгкий плащ, стряхивая движением плеч капли воды и раскрывая тёмно-синее шифоновое платье.

– Дедусь, что значит поесть? Дома что ли ничего нет?

Девушка остановилась, видимо, не решаясь сразу сказать самое главное. Гранат опять заалел на щеках и она, выпустив из рук края так и не снятого плаща, подняла ладони к лицу, чтобы попытаться скрыть огонь, и сумочка, висевшая на руке, слегка подскочила, задержавшись у локтя.

– Просто меня ждут здесь, то есть должны ждать, – поправилась она. – Только, дедусь, я ведь не знаю, где всё это у вас и как. И, может, он ещё не пришёл.

Дед, видя смущение внучки и поняв, наконец, ситуацию, засуетился, рассуждая вслух, сыпля словами и ища в то же время правильное решение:

– Ага, ну да, ну да. Стало быть, это не они, а он. Сейчас проверим, пришёл или нет. Ты пока раздевайся. То есть, давай я тебя раздену. Макарыч, возьми-ка плащец моей внучки. Далеко не вешай. Вот тут без номерка. Я сам её одену.

– Да как же, дедусь, – прошептала возмущённо Настенька, уткнувшись лицом в широкую бороду деда, распластавшуюся белым инеем по всей груди бывшего солдата, – а вдруг он потом выйдет проводить и захочет помочь одеться?

– Ах да, вот я дурень, – спохватился дед и, немало смутившись, сам стал исправлять оплошность:

– Макарыч, давай с номерком. Я малость перепутал. – И повернувшись к внучке, уже построже:

– Но без меня не уходи. Кто он хоть? И что это ты надумала с ресторана начинать?

– Я не начинаю, дедусь, – спокойно ответила Настенька.

Спокойствие пришло почему-то с этим вопросом, на который она хотела ответить, прежде всего, самой себе.

– Я ничего не начинаю. Так уж получилось, что мы учимся в одном институте. Он на четвёртом курсе. И он пригласил меня. Я бы, конечно отказалась, но он назвал твой ресторан, вот я и решила прийти сама, чтобы ты мне показал, как и что. Когда-то ведь надо научиться. Лучше с тобой, чем без тебя. Настенька говорила всё как на духу. Перед нею был её дед, которому можно было почти во всём признаться. И он, конечно, всё понял и со всем согласился, как всегда:

– Вот это правильно, внучка. Очень правильно. Я всё расскажу. Ты пока приведи себя в порядок вон там, в дамской комнате. Туфли взяла, как я понял. А я тем временем гляну, есть он или нет.

– Не надо, дедусь. Я сама потом посмотрю.

– Ну, иди, иди, готовься. Бабушка-то знает?

– Конечно. Не видно по мне? – спросила, уже смеясь, Настенька, имея в виду, что без помощи бабушки разве могли состояться такие прекрасные сборы.

– Видно, видно, – ухмыльнулся бородатый вахтёр. – Иди уж.

Стоит ли говорить, что Настенька волновалась? Она стояла перед зеркалом уже несколько минут, хотя поправлять было решительно нечего. Но вдруг ей стало страшно выходить. До сих пор мысли все заканчивались дедом. Вот он её встретит и всё расскажет, и он будет рядом и всё увидит: какая она красивая, какой красивый парень её пригласил. Да, любимый дед будет рядом.

Настенька посмотрела сквозь зеркало себе в глаза. Ну, зачем обманывать? Дед будет здесь в фойе, а там, в зале, за дверью, она окажется одна с ним, с человеком, которого фактически совсем не знает. Вот когда сердце бешено застучало. Что он о ней думает? Вдруг решит, что раз она пришла, то ему всё позволено? А ведь это не так. Но груди. Под тонким шифоном их круглые очертания выглядят, наверное, вызывающе. Ну, зачем они такие большие? Хоть бы прижать чем. Дома всё казалось так прекрасно. Тут мама, бабушка и сестра с фотографии смотрит, смеётся и словно говорит: