Дом в глухом лесу - Джеффри Барлоу

Едва безмолвие пещеры сомкнулось над ним, владелец Далройда шагнул к колодцу и при помощи свечи придирчиво изучил крепления. Линь был туго натянут, узлы крепко завязаны: колодец – ровно в том состоянии, в каком они с Оливером его оставили. И это называется «веревки ослабли»!.. Укрепив свечу рядом, Марк принялся отвязывать пару-другую канатов от железных колец. Работал быстро и споро. Сквайр знал: без посторонней помощи он крышку не снимет, но вот отколовшийся фрагмент – дело другое. Распутав крепления, он высвободил и убрал осколок, открыв провал в черную как смоль пропасть.

Держа свечу на весу, сквайр заглянул в шахту. Он еще не позабыл то жуткое ощущение, когда чья-то рука обхватила его за лодыжку, изготовившись сдернуть вниз. Об этом происшествии Марк не сказал другу ни слова; да, по чести говоря, просто не знал, что тут можно сказать. Придется ему разгадывать загадку самостоятельно.

В импровизированном «окошке» царила тишина: взгляд не различал ни неясного вихревого движения, ни дьяволов, только чернильно-черную бездну. Сквайр выждал несколько минут: никаких перемен! Время шло, а все оставалось по-прежнему. Сквайр помешкал еще немного, пока не понял, что долее мешкать не в силах. Он уже собирался укрепить осколок крышки на прежнем месте и уйти, как вдруг слуха его коснулся легкий шорох – чуть слышный, с трудом уловимый звук откуда-то снизу. Марк тотчас же приник ухом к отверстию и насторожился, точно так же, как в первый раз, в обществе Оливера. Медленно и неспешно чуть слышный, с трудом уловимый звук нарастал и креп, набирал силу и мощь, делался все громче, все отчетливее, становился все более внятным… Вот так, постепенно, он оформился в негромкий голос, и голос этот обратился к Марку из бездны.

Пульс достойного джентльмена участился, высокий лоб избороздили морщины: сквайр напряженно прислушивался к тому, что вещал колодец. Застыв на месте, онемев от ужаса, он с нарастающим изумлением внимал каждому слову и несколько раз вглядывался в черный провал: до глубины души пораженный, Марк пытался по возможности разглядеть хоть что-нибудь, любое подтверждение тому, что внушал голос. Сквайр так ничего и не увидел – зато услышал многое. Речи из бездны оглушили его подобно удару грома – так что дыхание перехватило.

Лишь величайшим усилием воли сквайр стряхнул с себя наваждение. Трясущимися руками он поставил на место осколок крышки и затянул веревки; в свете свечи на лбу поблескивала испарина, лицо – тусклое, невыразительное, тяжеловесное – недоверчиво исказилось, а в глазах отражалось потрясенное изумление, столь Марку не свойственное.

Вафля – презабавная штука. Непритязательная смесь из муки, яиц и молока прессуется и запекается между двумя ребристыми пластинами, и то, что получается в результате, состоит по большей части из воздуха. Вот ешь ты вафлю, наслаждаешься ароматом – каковой весьма улучшается благодаря сладкому темному сиропу из кувшинчика и свежему маслу из масленки, – и при этом, строго-то говоря, вафля – это же, по сути дела, воздух. Слишком она легкая и невесомая сама по себе, почти и не подкрепляет, ведь и впрямь состоит почитай что из одного только воздуха, вот и приходится к ней присовокуплять и сироп, и масло, и много чего другого – грецкие орехи, и пекан, и миндаль, и ягоды листвянника; или тонкий ломтик ветчины, или мисочку овсянки с изюмом. Ну, то есть, если ты не задался целью истребить целую гору сухих, ничем не приправленных вафель и поглотить заодно с ними едва ли не всю атмосферу. В этом смысле кушать вафли – все равно что сидеть на воскресной службе в церкви Святой Люсии Озерной и поглощать проповедь, сготовленную молодым очкастым викарием Шильстон-Апкота.

Вот в каком направлении текли мысли миссис Дины Скаттергуд, прелестной рыжеволосой супруги викария, пока та мечтательно созерцала свой завтрак в вафельной мисс Кримп несколько дней спустя после как раз такого воскресного утра. Отчего вафля напомнила ей недавнюю мужнюю проповедь – особенно скучную и бессодержательную и совершенно не подкрепляющую, если не считать приправы в виде анекдота-другого, добавленных, дабы улучшить аромат и разбудить задремавших членов конгрегации, – Дина предпочитала не задумываться. Тем не менее ощущение не пропадало, так что Дина решила про себя непременно побеседовать на этот счет со своей дихотомией, сиречь преподобным супругом, и убедить его состряпать на следующее воскресенье что-нибудь более удобоваримое.

Однако в качестве темы для общего разговора Дина решила мужнину проповедь не предлагать: она слишком хорошо знала, что соседки по столу оценят ее примерно так же, особенно мисс Маргарет Моубрей и мисс Черри Айвз. И хотя Дина считала своим супружеским долгом поправлять мужа всякий раз, как он сворачивал с тропы терпимости и здравомыслия – что, к несчастью, происходило весьма часто, едва ли не каждый день, – она предпочитала не слышать об этих блужданиях из чужих уст, равно как и критики не терпела. В каком-то смысле порицания выдавали ее собственную неспособность наставить мужа на путь истинный, справиться с его пастырскими несовершенствами, бесхребетностью и прочими мужскими слабостями, разнообразными и многочисленными. «На что сдался пастырь, не способный вести свою паству?» – этот вопрос Дина частенько задавала как себе, так и подругам; ибо воистину проповедовал ее супруг отнюдь не как вождь и предводитель. Священник, который для себя самого превращает доктрины и догматы в дурацкое занудство, и другим, конечно же, наскучит до смерти: яркое тому свидетельство – кафедра в церкви Святой Люсии каждым воскресным утром. Если бы преподобный мистер Скаттергуд вложил в проповеди хоть малую толику той энергии, какую тратит на свою виолончель и своего Равиолу, говорила себе Дина, не пришлось бы ей страдать угрызениями совести, разрезая вафлю в заведении мисс Кримп. Миссис Скаттергуд утешилась тем, что подлила еще сиропа в трещинки и изломы печева, добавила еще квадратик масла – и ни словечком не упомянула о достойном викарии Шильстон-Апкота.

Нынешним утром, однако, ей не было нужды беспокоиться о мужней репутации в приходе, ибо мысли отдельных ее соседок по столу занимали вопросы куда более зловещего и драматического характера.

– Так вот, как я вам всем уже говорила, ужасный это поступок со стороны мисс Марчант – кончать с собою, – промолвила Черри Айвз, встряхивая блестящими темными локонами. – И для нас всех это несмываемый позор: что за дурной пример она тем самым подала! Вовсе незачем губить свою жизнь из-за джентльмена, которому ты не нужна. Я бы на ее месте никогда так не поступила, равно как и всякая уважающая себя особа. Прошу, поймите меня правильно, я всем сердцем сочувствую бедняжке: страшно подумать, как она терзалась да мучилась! По чести говоря, сдается мне, в тот момент она не вполне понимала, что делает.

– Верно, совсем обезумела от любви, – кивнула мисс Моубрей.

– Или просто обезумела, раз покончила с собой из-за мистера Чарльза Кэмплемэна. Да, он, конечно, был наследником Скайлингдена; но ведь есть и иные, не менее удовлетворительные пути к земному счастью, помимо молодых наследников и усадеб.

– Вопиющая ересь! – с комичным негодованием воскликнула Мэгс. – Возмутительно, одно слово.