Великолепные руины - Меган Ченс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вы такая высокая. Эта будет вам коротковата, но…
– А можно еще эти? – спросила я, указав на мужские брюки.
Женщина не стала возражать. Выбора великого не было, а мужской одежды было больше, чем женской. Она дала мне брюки, юбку, пару сапог и толстые носки. И еще женскую комбинацию. Я была этому несказанно рада, тем более что все вещи идеально подходили для маскировки и оказались гораздо удобнее, чем те, что я носила прежде.
Я выбросила почти развалившиеся ботинки со стоптанными подошвами. И переложила пуговицу от дядиного жилета – мой талисман – в карман брюк. Пальто я оставила, а ночную сорочку и нижнее белье отдала мужчине, стоявшему у костра, разведенного в треснутой почерневшей мусорной урне, и попросила их сжечь. Я обратилась именно к этому человеку, потому что интуитивно поняла: он не станет спрашивать, почему я избавляюсь от такой дорогой, хорошей одежды. И он действительно не спросил. А я поспешила отойти подальше до того, как он мог уловить вонь от моих сжигаемых вещей.
В мужской одежде я чувствовала себя безопаснее, хотя никто не принимал меня за мужчину, даже с первого взгляда. Наверное, моя походка и лицо были слишком женственными. А мне хотелось походить на мужчину. Потому что тогда я смогла бы вступить в отряд по расчистке улиц и получить пропуск. Без пропуска передвигаться по городу было невозможно.
Днем я разведала места дислокации солдат. Когда на город опустились сумерки с их дымчато-зеленоватым светом, продолжила свой путь. Прятаться за развалинами было легко, отсутствие уличного освещения только играло мне на руку. Ночью мне удалось пройти еще дальше; избегая солдат и полисменов, я старалась идти уверенным шагом, хотя чувствовала себя совсем неуверенно – ведь я сознавала, сколько злоумышленников могло скрываться в тенях, и как женщина была уязвима. А еще в темноте меня легче было принять за мужчину. Я держала руку на скрученной железке, но большинство людей лишь скользили по мне взглядом безо всякого интереса; в мерцании костров в урнах и самодельных уличных печек для готовки пищи их лица казались призрачными, и я почти воспринимала их таковыми.
Я привыкла к удушливому, дымному, тошнотворному запаху города – запаху, который раньше ему присущ не был. Привыкла к телам, выложенным на опознание во временных моргах, устроенных в пустых помещениях. В некоторых местах звуки лопат, копавших могилы, слышались постоянно, и их невозможно было отличить от звуков орудий, которыми спасатели и их добровольные помощники раскапывали завалы, зачастую с человеческими останками.
Завернув за угол, я увидела застывшую в ожидании лошадь, а рядом – мужчину, стоявшего на коленях возле тела женщины, лежавшего на улице. «Еще один мусорщик!» Слишком обычными теперь стали подобные сцены, чтобы выражать негодование. Но лошадь… Н ней можно было гораздо быстрее добраться до лагеря в Хантерс-Пойнте и, при удаче, до Шин. «Лошадь!»
Прежняя Мэй никогда бы не сподвиглась на такое. Но я уже не была прежней Мэй, и меня больше не заботило ничего. Кроме того, в чем я испытывала потребность. В тот момент у меня была потребность в лошади. Женщина на земле лежала мертвая, ей ничем нельзя было помочь. Может быть, несчастную прикончил этот мужчина, что сноровисто обыскивал ее карманы, снимал кольца с пальцев и стягивал с запястий браслеты. Когда он потянулся к броши на ее шляпе, я вытащила из кармана железный прут: «Только бы он не заметил, что именно у меня в руке!» Прокашлявшись, я понизила голос и как можно тверже произнесла:
– Мародерство противозаконно. Может, вы ее еще и убили?
Мужчина, вздрогнув, резко развернулся ко мне лицом:
– Ты кто?
От волнения во рту у меня пересохло, зато голос прозвучал грубее:
– Отойдите от нее. И убирайтесь прочь. Лошадь я забираю, но звать патрульных не буду. – Мужчина вскочил на ноги. – Они пристрелят вас без вопросов. И тогда вам эти кольца будут не нужны, – я помахала перед мародером железкой в надежде, что он не уличит меня в блефе. Потому что звать солдат или полицию я не стала бы даже для того, чтобы спасти свою жизнь. Меня не должны были найти. – Я скажу им, что это вы ее убили. Убирайтесь, пока не поздно!
И мародер убежал. Кольца и браслеты явно стоили дороже его лошади. Я подошла к женщине. Она действительно была мертва. Но на нее мог наткнуться кто-нибудь еще, а мне совсем не хотелось иметь дело с представителями власти.
Лошадь была истощенной от голода и слишком слабой, чтобы брыкаться или пытаться меня сбросить. И слава Богу! Потому что мой опыт общения с этими животными ограничивался соседской ломовой кобылой, с которой я играла в детстве. Экспроприированная лошадь оказалась еще и послушной. Ей хватило легкого толчка, чтобы она потащилась вниз по улице. Лошадь брела медленно, но обещала довезти меня до китайского лагеря до утра, и мои больные ступни были очень признательны за передышку. Но не проехала я на ее спине и четверти часа, как кто-то выкрикнул:
– Стой!
Проблема с верховой ездой заключалась в том, что наездник не мог схорониться в тени или зарыться в землю как крыса.
Из дверного проема вышел ополченец:
– Эй, вы! Где вы взяли лошадь?
– Это моя кобыла, – ответила я.
– Она нужна нам для расчистки территории, – заявил мне ополченец. – Я реквизирую ее у вас от имени армии Соединенных Штатов.
От отчаяния я вмиг поглупела. Я открыла рот, чтобы возразить, но не нашлась что сказать. Я подумала пришпорить кобылу, чтобы она побежала. Но уверенности в то, что она побежит, у меня не было. А солдат поднял ружье и положил палец на спусковой крючок – словно допускал, что я могла сбежать. Поэтому я все-таки спешилась и отдала ему поводья.
– Подождите минутку. – Отступив назад, солдат что-то схватил и бросил мне. Я неуклюже поймала какой-то предмет. Им оказалась жестяная банка, но в темноте я не могла разглядеть ее содержимое.
– А теперь